— Даже сам Флэнд вряд ли сможет ответить на такой вопрос. Боги? Память о них почти изгладилась в Каркасилле. У нас есть смутные предания о том, как они завоевали Землю, но это случилось так давно, что с тех пор потерян счет годам. Огромные корабли спустились с небес в грохоте и пламени. Возможно, они прилетели из другого мира. Существа, вышедшие из кораблей, были невероятно могущественными. Они носили свет, как одежду, и люди для них были… паразитами. Они очистили Землю от людей. А потом, как гласят легенды, они стали править планетой из построенных ими цитаделей — вроде той, что снаружи, — сохранив жизнь лишь тем людям, которых они выращивали сами. Мы служили украшением их прекрасных городов. Думаю, теперь осталась лишь одна Каркасилла.

Алан невидящим взглядом смотрел в пространство. Факты постепенно начинали складываться в его сознании в общую картину — но какие ошеломительные факты, какие чудовищные катастрофы и неизмеримые бездны времени!

Пока они спали, погруженные в безвременное забытье на борту корабля, Земля была завоевана и обращена в руины. Корабль из космоса, подобный тем, на которых прилетели завоеватели? Ответ не вызывал сомнений. Существо из золотистого яйца, его бестелесное присутствие в цитадели, преследовавшее их в тумане, могло быть лишь Носителем Света.

Но где произошла ошибка? Почему первое из этих инопланетных существ не проснулось, когда победоносная армада его сородичей посыпалась с небес на несчастную планету?

Почему этот неземной Колумб проспал расцвет славы и величия своей расы и проснулся вместе со своими пленниками на краю умирающего мира?

Возможно, Чужой — первый представитель своего народа в новом мире — неправильно рассчитал сроки своего безвременного сна. Должно быть, его пробуждение в сумрачной пустыне было скорбным и ужасным. Алан, из глубин собственной тоски по всему, что обратилось во прах, ощущал едва ли не жалость к Носителю Света, который привел свою расу к великим завоеваниям и уснул, забытый в темных песках времени. Как лихорадочно, должно быть, он обыскивал бесплодные земли, пока не понял, что остался последним из своего рода в этом разрушенном мире!

— Расскажи мне о Флэнде, — попросил Алан, овладев собой. Про себя он решил, что будет неразумно тратить слишком много эмоций на мысли о Чужом, да и об участи, постигшей Землю.

— Флэнд очень стар и мудр, — покорно ответила Эвайя. (Она всего лишь игрушка, с горечью вспомнил Алан — игрушка, созданная из человеческой плоти на потеху новым земным богам. Покорность была заложена в ней с рождения.) — И Флэнд никогда не погружался в Великий Сон. Никто, кроме него, не помнит, что происходило на заре Каркасиллы. Возможно, он боится что-то забыть. У него есть много волшебных знаний… и он ненавидит нас обоих.

— Он человек?

— Флэнд… — Эвайя замолчала, закрыла глаза и замерла неподвижно. Облако ее волос рассыпалось по плечам. — Понимаешь…

Тонкие веки дрогнули и медленно, невыносимо медленно, начали подниматься.

— А-лаун! — воскликнула она, охваченная каким-то странным, сонным ужасом, и осела на пол рядом с ним. Ее рот беззвучно раскрылся, но это был лишь зевок.

Алан поспешно обнял Эвайю и снова поразился упругой силе, исходившей от ее хрупкого тела.

— Что случилось? — встревоженно спросил он.

— Флэнд, — вялым, безразличным тоном ответила она. — Должно быть, он наблюдает за нами. Подслушивает наш… разговор. Он не позволяет мне рассказывать тебе о нем. Я боюсь, А-лаун, милый… Носитель Света…

Она бессильно обмякла в его руках и погрузилась в Сон, глубокий как смерть, хотя он ощущал слабое дыхание, едва приподнимавшее ее грудь.

Итак, Флэнд нанес удар.

Что ж, подумал Алан, вот и повод для того, чтобы отправиться в Башню Дождя. Где-то на краю его сознания звучал странный, тонкий шепоток, в котором не было никакой необходимости. Он пошел бы и так.

Но призыв исходил не от Флэнда.

Другой, чуждый зов послышался в глубине его мозга. Эвайя, лежавшая рядом с ним, пошевелилась.

— Да, повелитель, — услышал Алан ее шепот, лишенный всякого выражения. — Слушаюсь, повелитель, будет сделано.

Она резко выпрямилась. Ее глаза незряче глядели в пространство, зрачки расширились, зачернив фиолетовую радужку.

— Эвайя! — крикнул Алан. — Проснись, Эвайя!

Он попытался встряхнуть ее, но тело Эвайи стало жестким, словно судорога свела ее мышцы. Человеческое выражение слетело с ее лица, и оно превратилось в застывшую маску. Она встала.

Эвайя направилась к выходу деревянной, механической походкой. Алану оставалось лишь последовать за ней. Его охватило ужасное ощущение непоправимой ошибки.

Пока Эвайя бодрствовала и владела собой, она держала свой разум закрытым от далекого зова, но, когда Флэнд погрузил ее в Сон, оберегая свои секреты, он открыл лазейку для Чужого в сознании бывшей жрицы.

Алан почти не смотрел по сторонам, пока они шли по улицам и аллеям Каркасиллы. Недоброе предчувствие заставило его забыть обо всем, кроме стройной, изящной фигурки, размеренным шагом идущей через фантастические мостики и эстакады. Он уже догадывался, где закончится их прогулка.

Эвайя замедлила шаг возле огромного черного круга, где стояла облаченная в свет статуя Чужого. Алан остановился в дюжине шагов позади. Зов в его сознании сейчас раздавался особенно сильно.

Девушка прикоснулась к темному выступу у ног ослепительной статуи, и из фигуры внезапно вырвались лучи ярчайшего света. Звук, похожий на удар невидимого гонга, волной прокатился над Каркасиллой, плотный и осязаемый, как физический предмет.

Алан услышал за спиной приближающийся шепот множества голосов. Вся Каркасилла изумленно зашевелилась — возможно, проснулись воспоминания, похороненные глубоко под забытьем тысяч Великих Снов. Алан повернулся медленно, с огромным усилием: какая-то сила блокировала его нервные центры, распространившись по всему телу. Ее источник был тот же, что и призыв, звучавший в его мозгу.

Жители Каркасиллы ответили на зов. Они приходили — сначала десятками, потом сотнями. Алан и не представлял себе, насколько они многочисленны. Когда подтянулись последние и удивленный шепот перерос в гул голосов, Эвайя, не поворачиваясь, вскинула руки.

Она стояла лицом к огромному темному кругу в стене. Голос, чистый и бесстрастный, как звон колокольчика, зазвенел над собравшимися:

— О, Носитель Света и повелитель, твой народ ждет тебя!

По поверхности черного диска пробежала легкая дрожь. Теперь он больше напоминал отверстие — вход в длинный, темный тоннель, в дальнем конце которого появилось что-то яркое и сверкающее.

Существо находилось еще очень далеко, но приближалось с головокружительной скоростью. Каждый шаг длинных конечностей — если то были конечности, а не что-то иное — уносил его на огромное расстояние. Оно вырастало на глазах, чудовищное и сияющее, заполняя собой весь вход в тоннель…

Затем оно совершило огромный прыжок и ворвалось в фиолетовые сумерки Каркасиллы.

Первые впечатления Алана были слишком противоречивыми и бессмысленными. Было ли это существо высоким или низким? Он не мог утверждать с уверенностью, хотя и стоял совсем рядом. Было ли оно облачено в свет или в тьму? Алан не знал. Здесь, в голубовато-фиолетовом свете Каркасиллы, оно казалось темным — клубящимся облаком черноты, алчно нависшим над своими почитателями. Оно обволокло Эвайю, стоявшую ближе всех: как будто невидимые руки схватили ее и сжали в пожирающем объятии.

Алан не мог пошевелиться. Его сознание в онемевшем теле сжалось в тугой комок; он стоял и наблюдал, беспомощный и потерявший дар речи. Наконец-то он видел в зримом облике ту безымянную сущность, которая сопровождала его в глубинах сновидений. Это было существо, преследовавшее их в тумане, таинственный наблюдатель из цитадели, неведомое Присутствие, наполнявшее их сердца ужасом и отвращением.

Эвайя на мгновение исчезла в туманных объятиях Чужого. Конечно, каркасиллианцы были вправе ожидать благословения от своего божества, но не такого же! То была жадная, плотоядная хватка, как будто Чужой проголодался за бесчисленные века.