Гордон взял у нее чашку и стакан. Поблагодарил, и как только Хелен скрылась в доме, отдал стакан Фергусу. Тот залпом опрокинул в себя виски – а Гордону осталась полная чашка травяного чаю. Завар пах цветами – или попросту сеном – и был таким слабым, что сквозь него легко просматривалось дно чашки.
– Что это такое? – спросил он, осторожно пробуя напиток на вкус.
– Что-то для улучшения моего кроветворения, я полагаю. Никогда не знаешь, что Шона или Хелен положили в свое варево на этот раз. Они круглые сутки только и делают, что хлопают крыльями вокруг меня. – Он покосился на дом. – Признаться, я удивлен, что никто не явился, чтобы спасти меня и уложить на дневной сон. Полагаю, за это мне стоит поблагодарить тебя.
Гордону сейчас до ужаса не хотелось говорить о Шоне.
– Так насчет твоего титула… – начал Фергус.
– Отец постарался для этого гораздо больше меня, – перебил его Гордон.
Фергус покосился на него:
– А я-то слышал другую версию. Повторяю, ты, черт возьми, национальный герой. Достояние английского народа.
Гордон пожал плечами.
– Ты стал скромнее, – заметил Фергус. – Как это на тебя не похоже.
Гордон улыбнулся, внезапно обрадовавшись, что пришел. Никто другой не посмеивался над ним, как Фергус. Возможно, ему этого и не хватало.
Фергус поставил стакан на подлокотник кресла. Его рука задрожала от усилия – наглядное подтверждение того, насколько он ослабел.
– Тебе что-нибудь нужно? Что я могу сделать? – Он потрепал Фергуса по руке, ужасаясь тому, насколько она стала тонкой и хрупкой.
– Навещай меня время от времени, – сказал Фергус. – Спаси меня от женской заботы.
– Насчет этого даже не беспокойся – сделаю.
– Даже если Шона тебе откажет.
– Я не отступлюсь, – сказал он, поднимаясь. – Ты прекрасно меня знаешь.
– Один раз уже отступился.
Эти слова попали в него, как пуля в сердце.
Он беззаботно улыбнулся, рассмешив Фергуса.
Брат давно уже не смеялся. Возможно, за одно только это ей стоило бы простить Гордона.
Было время, когда она могла простить ему что угодно.
Воспоминания пронзили ее сердце как стрела.
– У него блестящее будущее, Шона, – сказал генерал Макдермонд, стоя в Акантовой гостиной в Гэрлохе – особенно отвратительной комнате, отделанной в оливково-зеленом цвете, с лепниной в форме листьев аканта на потолке. Подумать только, кому-то из ее предков этот кошмар радовал глаз. – И ты наверняка понимаешь, что, если он останется здесь, на этом будущем можно сразу поставить крест.
– У него есть фабрика, – сказала она, зная, что от деда по материнской линии Гордон унаследовал три цеха, в которых изготавливали вооружение.
Отец Гордона улыбнулся одними губами.
– Если он на тебе женится, Шона, – ласково проговорил он, хоть никогда прежде не бывал с ней ласков, – то только из жалости. Или потому, что ты сестра Фергуса. Сомневаюсь, что тебе захочется стать для него такой обузой.
Они с Фергусом оказались в таком ужасном положении, что Шона понимала: необходимо найти выход, пусть даже ей придется выйти за первого богатого человека, который к ней посватается. За кого-нибудь, кто женится на ней не из жалости.
Но свадьба с Брюсом не принесла ей счастья.
Прошло семь лет, а ее нынешнее положение гораздо хуже. Она должна позаботиться о Фергусе, и кроме того, от нее полностью зависит Хелен. На этот раз брак делу не поможет.
Равно как и воспоминания о прошлом.
У нее есть план, и к несчастью, Гордону Макдермонду придется сыграть в нем свою роль.
– Обещаю, я вернусь, – сказал Гордон. – Даже если мне придется в прямом смысле потеснить Шону с дороги, чтобы повидаться с тобой.
Фергус рассмеялся, словно мысль о подобной сцене его повеселила.
Гордон простился с ним и вернулся к крыльцу. Он не ожидал, что Шона будет стоять у черного входа и наблюдать за ним. И тем более не ожидал услышать от нее то, что услышал.
– Ты его побеспокоил? – спросила она и махнула в сторону сада листом бумаги.
– Побеспокоил?
– Досадил ему, расстроил, разволновал. Задавал ему вопросы, которые заставили его вспомнить произошедшее. Что-то в этом роде.
Гордон вгляделся в ее лицо. Тонкие морщинки расходились лучиками от внешних уголков глаз. Годы оставили след на ее лице, но почти незаметный.
– Он не покойник, Шона. И не ребенок. Он мужчина. И он станет вспоминать прошлое вне зависимости от того, буду я с ним об этом разговаривать или нет. И будет чувствовать то, что чувствует, несмотря на то что ты укрываешь его своей заботой, как одеялом.
Она отвернулась, сжав губы так, что те побелели, – видимо, ей стоило немалых усилий удержать рвущиеся с языка слова.
Другой мужчина на его месте сказал бы что-нибудь, чтобы ободрить и утешить ее. Будь это в другое время, она могла бы позволить ему это сделать. Но здесь и сейчас был он.
– Как он, по-твоему? – спросила Шона, продолжая смотреть в окно.
– Очень слаб. – Страшная правда прозвучала дико, в первую очередь для него самого. – И подавлен. Какого черта ты не сообщила мне раньше?
– А ты что, приехал бы? – спросила она, не глядя на него.
– Ты сама знаешь. Приехал бы.
Она кивнула: к чему отрицать очевидное.
– Если ему что-то понадобится, дай мне знать.
Она перевела взгляд на листок бумаги, который держала в руке.
– Ему нужен приют, – ошарашила она его. – Вскоре племянник моего мужа вступит во владение вот этим домом. Фергусу нужно где-то жить. – Она сложила письмо, не глядя на него. – Мой новый дом будет готов через несколько недель, – добавила она. – Но пока для Фергуса там нет условий.
– Он может жить вместе со мной, если захочет.
– Значит, ты вернулся в Инвернесс.
– Да, – ответил Гордон, не открывая ей полной правды. Взамен он сообщил ей нечто другое, то, что при других условиях не рассказал бы. Неужели перемирие? – Я оставил службу.
– Значит, ты больше не воюешь?
– Не воюю, – улыбнулся Гордон.
Шона посмотрела на него. Выражение глаз никак не сочеталось со слабой улыбкой на губах.
Он слишком хорошо успел изучить Шону Имри. Шону Имри Донегол.
Он ее опечалил.
– Империя в опасности. Вдруг она рухнет, если ты не будешь за нее сражаться?
Она не разучилась оттенять слова насмешкой.
– И то верно, – сказал Гордон, удерживая на лице дружелюбную улыбку.
Шона отвернулась и двинулась прочь, не оставляя ему другого выбора, кроме как последовать за ней. По пути к двери она обернулась через плечо:
– Почему ты ни разу не написал Фергусу? Если ты и впрямь так беспокоился о нем, то почему не написал ни строчки?
Если он думает, что она так легко сдалась, он ошибается.
– Разве мои письма не доходили?
Шона остановилась, расправила плечи, но не ответила. Распахнув дверь, она отступила в сторону, пропуская его. Он взял со стола шляпу и перчатки.
– Когда племянник твоего мужа вступает во владение домом?
Шона ответила вопросом на вопрос:
– А когда Фергус может к тебе переехать?
Должно быть, она в полном отчаянии, раз позволила тревоге просочиться в голос.
– Дай мне два дня, чтобы все организовать.
Она кивнула:
– Идет.
Когда он уходил, Шона стояла в дверях, гордая, как королева, держась рукой за косяк и улыбаясь застывшей фальшивой улыбкой.
Неужели она только что допустила самую большую в своей жизни ошибку?
Она смотрела вслед Гордону, который, не оглядываясь, шел к экипажу. Единожды приняв решение и выбрав курс, Гордон Макдермонд становился непоколебим, как Бан-Невис.
Он шагал так уверенно, словно все препятствия этого мира обязаны были расступиться перед ним. Ну конечно, ведь он не кто иной, как полковник сэр Гордон Макдермонд. Сын генерал-лейтенанта Йена Макдермонда, национального героя, сам герой. И отец, и сын прославились своей доблестью на поле брани и мужеством перед лицом труднейших испытаний. Каждый из них доказал, что он современный образчик горца.
