— Ага, — хмыкнул Энджело. — Ну, тогда до вечера.

— До вечера.

Чарли повесил трубку и поставил телефон на столик. Раздевшись, он пошел в ванную и принял душ, затем забрался в постель и через секунду провалился в глубокий черный сон без сновидений…

… Ужин, действительно, удался. Вообще-то, после того как Энджело и Чарли стали жить порознь, им редко удавалось собраться вот так, тихо, по-семейному. В основном, совместные вечера в каком-нибудь ресторане носили чисто деловой характер и, как правило, на них присутствовал кто-то еще. Прицци, партнеры по бизнесу, иногда люди из самого «верха». Чарли не считал подобные случаи отдыхом, скорее, дополнением к работе, и зачастую не очень приятным. А поужинать дома, вдвоем, без чьего-то назойливого бурчания им удалось…

Чарли попробовал посчитать и с удивлением обнаружил, что помнит не более десятка таких дней. За без малого двадцать лет! Что-то с нами произошло, подумал он. И, судя по всему, не очень хорошее, раз мы принимаем за норму только деловое общение, да еще и с телохранителем за спиной. Что-то произошло.

И нельзя сказать, чтобы ему это нравилось, черт возьми.

Чарли стоял в небольшой кухне своего пентхауза и тщательно перемешивал в фаянсовой миске спагетти с сыром. Рядом на столе стояла соусница, до краев наполненная острым «бешамель». Энджело уже закусил «яйцом по-неаполитански», после этого с аппетитом скушал большую тарелку «пьемонтского супа», отменный кусочек запеченой телячьей грудинки и славный ломоть настоящей неаполитанской пиццы с сыром, томатами, анчоусами и оливками. Теперь старик сыто щурился, разглядывая пестрый абажур настольной лампы, что делало его похожим на гигантского, пожилого и вальяжного кота.

— Я закрываю глаза и вижу твою стряпню, Чарли, — добродушно сообщил он. — Да уж, ты умеешь готовить. Это, наверное, от матери. Она тоже была хорошей хозяйкой.

Энджело вздохнул.

Чарли улыбнулся.

— Спасибо, отец, за добрые слова.

Подхватив спагетти, он отнес их в комнату и торжественно водрузил на стол. Энджело втянул всей грудью поднимающийся от них пар и одобрительно покачал головой.

— Да, приготовить по-настоящему спагетти — целая наука. Все эти ребята, что держат свои забегаловки в Гринвич Вилледж, уже разучились делать настоящую итальянскую пиццу или те же спагетти. Они думают: достаточно взять просто длинные макароны и сварить их в кипящей воде. М-да. Осталось два-три места в этом чертовом городе, где еще могут подать действительно итальянские блюда, а остальные давно обходятся полуфабрикатами. Эх, — Энджело горестно тряхнул седой головой. — Никто не помнит, что такое настоящая итальянская кухня. Америка! Хот-доги, гамбургеры, чизбургеры — вот удел этой страны. Они жрут разную дрянь!

Чарли не стал говорить, что все съеденное стариком — за исключением пиццы и спагетти, разумеется, — доставлено из ресторана «La cote bosque».

— Ты думаешь, почему Доминик злится на весь мир, а? Не знаешь? Да потому, что ест черт знает что! Он же ест дерьмо разное! А вот такой еды… Хватит, спасибо!

Чарли придвинул отцу огромную тарелку с варящей горой спагетти и начал накладывать себе. Энджело взял соусницу, обильно полил блюдо «бешамелем» и отправил первую порцию в широко распахнутый рот.

— А вот такой еды, — продолжил он разговор, — ему никогда не попробовать!

Видно было, что Портено-старший гордится сыном.

Чарли полил соусом свои спагетти и тоже принялся за еду. Себе он положил гораздо меньше. Не страдая отсутствием аппетита, Портено-младший подчас поражался способности отца поглощать пищу в невероятных количествах. Правда, надо отдать Энджело должное, он никогда не ел, что попало, лишь бы набить живот, а подходил к процессу еды, как к весьма важному делу.

— Слушай, — наконец спросил Чарли, — а Доминик-то верит, что я эти триста шестьдесят тысяч не положил себе в карман?

Энджело пожал плечами.

— Ну, не знаю. Наверное, верит.

— Черт, он вцепился в меня, как клещ, — Чарли перестал жевать и отставил пустую тарелку в сторону. — Не может же человек меня ненавидеть только из-за того, что ест разное дерьмо.

— Как знать, — хмыкнул Энджело.

— Отец, поверь мне.

Портено-старший вздохнул, собрал на кусочек миланского хлеба остатки соуса, отправил их в рот и откинулся в кресле.

— Я знаю, как работают у него мозги, — совершенно серьезно сказал он. — Доминик считает, что он несчастлив только потому, что кто-то в этом виноват. Сейчас он готов обвинить тебя, меня, семью во всех смертных грехах. Могу держать пари, Доминик прокрутил ситуацию в своей дурацкой голове и решил, что в его неудачах повинен ты.

Это уже было серьезно. Возможно, Энджело и не считал такое положение дел опасным, но Чарли придерживался другого мнения. Отец его, конечно, очень умный человек, у него большое влияние не дона. Однако, кто может поручиться, что Доминик, поддавшись течению своих сумасбродных мыслей, не прикажет кому-нибудь убрать его, посчитав излишним предупредить об этом Коррадо Прицци? Черт побери, Чарли знал подобные прецеденты и твердо верил: если босс невзлюбил кого-то из подручных — можно смело заказывать похороны.

Энджело извлек из кармана сигару и с наслаждением закурил.

— Не волнуйся, — бросил он. — Ничего страшного пока не произошло. В том, что Доминик бесится, опасности нет. Если человек глуп, его всегда можно переиграть. И потом, вряд ли он решится пойти против отца, а Коррадо слишком тебя любит. Подождем недельку-другую, глядишь, все встанет на свои места.

Энджело вновь прищурился. Чарли пожал плечами, словно говоря: «Ну, раз ты так считаешь». Для себя же он решил быть настороже. Доминик, несомненно, не станет его недооценивать, и если уж дело дойдет до наемного убийцы, это будет очень серьезный человек. Очень. Нужно готовиться к самому худшему.

— Слушай-ка, Энджело повернулся к нему. — А зачем ты меня пригласил? Только не говори, что перетряхнуть внутрисемейные дела. Это могло бы подождать и до завтра.

Портено-младший усмехнулся.

— Помнишь, я рассказывал о женщине? Ну, высокая блондинка в лавандовом платье, к которой я ездил в Калифорнию?

— Да, помню. И что?

— Я сейчас покажу тебе ее фотографию.

Чарли потянулся к пиджаку и достал стопку фотокарточек.

— Смотри.

Энджело осторожно взял их из рук сына и принялся осторожно перебирать, откровенно любуясь Айрин. На губах его играла улыбка.

— Красавица, правда?

Портено-старший кивнул.

— Да, я тоже люблю такой тип женщин.

Карточек оказалось двенадцать, Восемь, отснятых в церкви, и четыре, сделанных на банкете. В этом и заключался сюрприз, о котором упомянул Вильбурн. Четыре снимка, на которых Айрин и Чарли кружились в веселом танце. Фотограф знал свое дело. Карточки получились потрясающие. Четкие, резкие. Казалось, на них застыло само время. Вот сейчас люди продолжат свой путь. Взметнутся длинные юбки, мужчины, картинно подбоче-нясь, пойдут по кругу, ведя партнерш, вовлекая их в ритм тарантеллы.

Энджело не мог не оценить качества и таланта мастера. С той же таинственной улыбкой он просмотрел все снимки, отобрал четыре последних, разорвал их на несколько частей, сложил в пепельницу и поджег с помощью золотого «Ронсона».

Чарли ошарашенно смотрел, как обрывки начали темнеть, приобретая коричневый оттенок, медленно перетекающий в черный. Глянец пузырился и лопался, еле слышно потрескивая. Голубовато-желтые чертики огня охватили плотную бумагу. Лицо Айрин, веселое, улыбающееся, исчезло, превратившись в пепел.

— Зачем ты это сделал, отец? — почти шепотом выдавил Чарли.

Энджело без тени улыбки посмотрел на него.

— Чарли, Чарли… Неужели ты не догадался? Помнишь, убили Луи Наробино? Так вот, она и есть этот человек со стороны. Она убила его, — он с сожалением развел руками. — Давай, я помогу тебе посуду помыть.

— Да нет, не надо, — Чарли потер рукой лоб. Сказать, что услышанное было для него ударом, значит, не сказать ничего. Отец просто раздавил его своей новостью. В лепешку. — Я… оставлю все здесь, завтра придет домохозяйка, уберет.