«Да, эффектно, конечно, — думает комиссар, — но ведь чистейшей же воды авантюра…»

А комиссару дерзкий замысел Огинского по душе. Майора, правда, трудно принять за чистокровного арийца, но на нем будет форма эсэсовского офицера и документы штурмбанфюрера. Да и человек он толковый, сообразительный, найдет способ выйти из затруднительного положения, если таковое возникнет.

А бургомистра давно уже следовало проучить, но это рискованно — Куличев нигде не появляется без охраны. К тому же из него нужно выжать все, что он знает о замыслах немцев. А они ему многое доверяют…

У командира отряда отношение к замыслу Огинского сложнее, но и он постепенно приходит к мысли, что майор справится, пожалуй, с задуманным. Да и такой благоприятный случай жалко, конечно, упускать…

— Он и немецким владеет не хуже любого немца, — набивает цену Огинскому комиссар.

— Для беседы с бургомистром этого и не требуется, — усмехнулся Огинский. — В данном случае успех моего замысла будет определяться не совершенством знания немецкого языка, а магией штурмбанфюрерских документов. Я ведь предъявлю им удостоверение личного представителя могущественного гаулейтера Заукеля, назначенного генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы оккупированных восточных территорий самим фюрером.

— А вы думаете, что немцы не обнаружили еще исчезновения Мюллера и не организовали уже его поисков? — спрашивает командир.

— Он уверяет, что предпринял эту поездку по своей инициативе и не сообщил о цели ее даже Заукелю. Да и кому придет в голову искать его в Овражкове? В нем даже комендатуры немецкой нет. И вообще ни один немец пока не совал туда своего носа.

— Кроме майора Вейцзеккера, — уточняет командир.

— Да, правильно, — подтверждает комиссар. — Но и он ездил туда почему-то тайком. Мы узнавали об этом от Ерохина, нашего человека, надежно обосновавшегося в овражковской полиции. А зачем приезжал Вейцзеккер в Овражков, ему ничего не известно. Похоже, что это держится в тайне и от самого начальника полиции Овражкова — Дыбина. Вообще этот Овражков полон тайн, и мне не очень верится, что немцы собираются в Пеньках что-то организовать, как сообщил нам Васяткин. А не в Овражкове ли? Все это известно, наверно, только бургомистру Куличеву. Вот почему так важно…

— В этом и я с вами согласен, — перебивает его командир. — Куличев бесспорно многое смог бы рассказать в случае успеха замысла товарища Огинского. Но ведь замысел этот не шуточный. Огинскому придется играть несвойственную ему роль.

— И он неплохо ее сыграет! — горячо восклицает комиссар. — Я в этом нисколько не сомневаюсь…

— Нам, однако, не самодеятельный спектакль предстоит, а рискованная операция, — хмуро замечает командир. — Играть роль Мюллера придется к тому же не на сцене, а среди врагов, и мы не можем поручиться, что они не разоблачат Огинского с первого же взгляда.

— Понимаю ваши опасения, товарищ командир, — соглашается с ним Огинский. — Но ведь я не актер-любитель, а кадровый офицер, побывавший уже в кое-каких переделках. Если бы не твердая уверенность в успехе задуманного, я и сам бы не полез на рожон. А план моих действий могу доложить вам еще раз…

«Чертовски ведь все логично в его плане, — слушая Огинского, думает комиссар. — Просто непонятно, чего еще командир колеблется?…»

— Ни Куличеву, ни его помощникам, привыкшим холуйствовать перед немцами, и в голову не придет допустить возможность такой дерзости с нашей стороны, — горячо продолжает майор Огинский. — В документах, которые мы отобрали у Мюллера, сказано ведь, что ему дано право контроля не только русской, но и немецкой гражданской администрации. Понимаете, как велика сила таких документов, а следовательно, и самого штурмбанфюрера Мюллера?

Командир хмурился и невозможно было догадаться о его мыслях, а Огинский исчерпал уже все свои доводы. Видно, ничем не сломить упорства командира, а может быть, и предубеждения…

— Не убедил я вас, значит? — упавшим голосом спрашивает его Огинский.

— Этого я не говорю, — задумчиво произносит командир. — В принципе все довольно убедительно…

— Тогда, значит, я как исполнитель не подхожу?…

— Эх, Евгений Александрович, Евгений Александрович! — тяжело вздыхает командир. — Разве только в этом дело? Вы же сами понимаете, что такую операцию я должен с вышестоящим начальством согласовать. Сделать шифрованый запрос об этом по рации…

— А пока пошлем его, да пока ответ придет, — с досадой перебивает его комиссар, — то даже в том случае, если и разрешат, момент будет упущен. О пропавшем Мюллере к тому времени оповестят не только все немецкие гарнизоны, но и полицейские управы.

— Нам нельзя медлить и по другой причине, — замечает снова воспрянувший духом Огинский. — Разоблаченный Васяткиным провокатор признался ведь, что сообщенные им сведения о карательной экспедиции против нас — выдумка бургомистра. Цель ее очевидна — вынудить нас уйти отсюда.

— Но и тому, что сообщил нам Васяткин о Пеньках, я не очень-то верю, — задумчиво сказал комиссар. — Скорее всего, именно тут, в Овражкове, затевается что-то. А если поближе к Пенькам перебираться, значит, во Владимирской пуще придется базироваться. Почти за пятьдесят километров отсюда и около семидесяти от Овражкова…

— Да и не в Овражкове только дело, — тяжело вздыхает командир. — Нам от железнодорожного моста через Бурную нельзя далеко уходить. Не выполнили ведь задания партизанского штаба и не взорвали этот мост…

— Пробовали, и не раз, — разводит руками комиссар. — Но вы же сами знаете, какова там обстановка… Не случайно хлопцы окрестили тот чертов мост «неприступным», хотя командиру нашему очень не нравится это прозвище…

— А вам нравится оно разве? Не отобьет оно охоту дерзать? К тому же, насколько я разбираюсь в русском языке, прозвища даются живым существам…

— А мне именно то и нравится, что мост этот стал для наших ребят таким же живым врагом, как и сами фашисты! — горячо воскликнул комиссар. — А из того, что «неприступным» его прозвали, не следует, однако, что он действительно неодолим. Берут ведь и неприступные крепости…

— С таким пониманием его временной, так сказать, неприступности и я согласен, — примирительно произносит командир. — Надеюсь, что бойцы наши понимают и военное, я бы даже сказал, стратегическое его значение. Если мы взорвем этот мост, парализуем весь железнодорожный узел, находящийся в руках у немцев.

— Они это понимают, товарищ командир.

— Уходить, значит, с этой базы без достаточно веских причин…

— В том-то и дело! — перебивает Огинского комиссар. — Никоим образом!

— А существуют ли на самом деле столь веские причины, чтобы все-таки уйти, знают пока лишь немцы да бургомистр Овражкова, — заключает майор Огинский. — И я надеюсь заставить его сообщить нам об этом без утайки, если только вы…

— Ну ладно! — решительно махнул рукой командир. — Не возражаю! Нам действительно необходимо не только точно, но и срочно знать, что же затевается в Овражкове. Прежде, однако, надо выяснить, не засланы ли уже в Овражков гестаповцы.

— Это Ерохин должен знать.

— А его не выставили еще из полиции за то, что он Васяткина упустил?

— Сообщил сегодня, что удалось выкрутиться.

— Ну, а какие вам понадобятся помощники, товарищ майор? — спрашивает командир Огинского.

— Я бы еще только лейтенанта Азарова попросил. Он и машину умеет водить, и немецким владеет. С ним вообще можно на любое дело… Вы ведь знаете, как мы с ним из плена бежали?

— Рассказывал мне подполковник Бурсов. А вам форма Мюллера хороша ли? Он, кажется, пошире вас в плечах, а у них мундиры, сами ведь знаете, как подгоняются.

— Подгонит его и по моей фигуре дядя Миша. Он до войны в театральной костюмерной работал. А как насчет легковой немецкой машины?

— Придется своего «опель-капитана», предоставить в ваше распоряжение.

— А что слышно о Бурсове, товарищ командир? — спрашивает Огинский, когда все детали предстоящей операции были окончательно согласованы.