Горничные девушки, экономки и другая женская прислуга дворянских семей, появлявшаяся в комнатах при господах, большей частью была одета в платье общеупотребительного модного покроя, но более скромное и закрытое. Они носили белые или цветные фартучки, на головах белые чепчики или наколки. С конца XVIII в., когда косынки стали почти непременной деталью модного костюма, стали их носить и служанки, особенно к «платьям с барского плеча», следовательно, декольтированным.

Так же как служанки, к концу XVIII — началу XIX в. одевались и многие горожанки «из низов». На гравюрах этого времени встречаем прачек, модисток, цветочниц, продавщиц, одетых в платья модного покроя, с талией под грудью и непременной косынкой на плечах. Так же одета кружевница на известном портрете работы В. Тропинина 1823 г.

М. Загоскин пишет, что в 1812 г. на Невском проспекте «мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния».

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПРИ ПАВЛЕ I

Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли вместе с ним и весь этот гнилой, склизлый город, поднимется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?»

Ф. М. Достоевский

Рождение Павла очень обрадовало бабушку Елизавету Петровну. Мать Екатерина увидела своего ребенка лишь через 40 дней и должна была только «украдкою наведываться об его здоровье, ибо просто послать спросить значило бы усомниться в попечениях императрицы и могло быть очень дурно принято». Так вспоминала Екатерина II.

Елизавета «поместила его у себя в комнате и прибегала к нему на каждый его крик; его душили излишними заботами... К нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, нежели добра».

Петр III сыном не интересовался.

На шестом году к Павлу приставили воспитателя Никиту Панина. Наследника возят на придворные балы, обеды, приемы. Панин воспитывал его во французском духе: книги Вольтера, Дидро, французские пьесы. В 18 лет его женили. Как водится, на одной из многочисленных немецких принцесс, но она скоро умерла от родов.

Когда Павлу исполнилось 22 года, состоялась поездка в Берлин для сватовства очередной принцессы. Берлин наследника поразил. Подобно отцу, он сделался горячим поклонником прусского двора и Фридриха II, которому поклялся в вечной дружбе.

Берлинский опыт, молодой азарт и отцовская кровь начинали будоражить Павла.

«Если бы мне надобно было, — писал он в 1766 г., — образовать себе политическую партию, я мог бы молчать о беспорядках, чтобы пощадить известных лиц, но, будучи тем, что я есмь, — для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды. Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое».

С матерью у Павла сложились прохладные отношения, ее любимицы смотрели на него пренебрежительно.

Павел, путешествуя по Европе, открыто выражал недовольство политикой Екатерины и ее приближенными: Потемкиным, Безбородко и прочими. Он говорил: «Лишь только буду иметь власть — их отстегаю, уничтожу и выгоню». Немудрено, ведь они помогали Екатерине заключать союз с Австрией вместо союза с любимой Павлу Пруссией.

В 1783 г. императрица подарила наследнику Гатчину — мызу, принадлежавшую раньше Г. Орлову. Так начинается гатчинский период жизни будущего русского царя. Он сформировал себе военный отряд, представлявший в миниатюре все рода войск. За образец устава был взят прусский, форма тоже прусская, дисциплина строжайшая.

Далее Павел устроил в Гатчине четыре церкви разных вероисповеданий, школу и больницу. Он стал хорошо разбираться в земледелии, помогал крестьянам. Петербургский двор называл его гатчинским помещиком. По вечерам Павел при свечах составлял на будущее указы и проекты.

С 1790 г. Павел стал проявлять «приметную склонность к задумчивости». Он поднимался в 4 утра и спешил на учения, осматривал казармы. Гатчина и Павловск превратились в военный лагерь. Известия о французской революции произвели, видимо, еще один незаметный сдвиг в психике князя. Французские эмигранты рассказывали ужасы. Ростопчин писал Воронцову: «Вы увидите впоследствии, сколько вреда наделало пребывание Эстергази: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с нею. Каждый день только и слышно, что о насилиях, о мелочных придирках, которых бы постыдился всякий частный человек. Он ежеминутно воображает себе, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия... Недавно велел посадить под арест четырех офицеров за то, что у них были несколько короткие косы, — причина, совершенно достаточная для того, чтобы заподозрить в них революционное направление».

Екатерина II, процарствовав 34 года, умерла. В государственной системе процветала взятка, в делах неразбериха, расходы империи превышали доходы. Павел грозил навести порядок. Зимний дворец обступили будки с часовыми, залы наполнились офицерами. Страна начинала жить по-гатчински. Канцелярии, коллегии работали с пяти утра. 200 полицейских бегали по улицам и срывали с прохожих круглые шляпы, у фраков обрезали торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски.

В 1797 г. указом наистрожайше подтверждено, чтобы никто в городе, кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок, никаких других не носил; затем позднее воспрещалось с подпиской всем, в городе находящимся, ношение фраков, жилетов, башмаков с лентами, а также «не обвертывать шеи безмерно платками, галстухами или косынками, а повязывать ее приличным образом, без излишней толстоты». В 1800 г. было обязательно для всех жителей Российской империи, как состоявших на службе, так и бывших в отставке, с каким бы то ни было мундиром, военным, морским или гражданским, носить длиннополый, прусской формы мундир, ботфорты, краги, шпагу на пояснице, шпоры с колесцами, трость почти в сажень, шляпу с широкими галунами и напудренный парик с длинной косой.

По выражению Державина, в это время зашумели шпоры, ботфорты, тесаки, и будто по завоевании города ворвались в покои везде военные люди с великим шумом.

При въезде и выезде из города стояли будки с полосатыми шлагбаумами, и караульные офицеры записывали всех проезжающих. Этот список ежедневно доставлялся Павлу.

Как говорил современник, «нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия, всех равно пронимала, особенно после счастливого времени, проведенного нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивою снисходительностью ко всему, что не носило характера преступления».

Владельцы кофеен, купцы, наемная прислуга должны были ежедневно сообщать полиции об услышанном.

Гулять по императорскому саду можно было только сняв шапку.

Если встречался император, следовало выйти из экипажа, иначе наказывали кнутом.

Красавица Ирина Богаевская, выйдя из кареты, сделала книксен перед Павлом. Тот, внимательно осмотрев ее, ласково покивал головой. Разъехались. Но минут через пять император послал Кутайсова узнать имя приглянувшейся дамы. Богаевская ехала к заболевшей подруге Полуектовой и назвалась ею.

Назавтра Кутайсов был отправлен к Полуектовой, но та за день успела умереть. «Да, превратна человеческая судьба», — сказал Павел.

Богаевская с мужем уехали в деревню и за время царствования Павла не рискнули приехать в столицу.