Здесь, на западе Города, все выглядит более дорогим и менее доступным: здания, магазины, салоны, автомобили, женщины, мужчины. Рублевки с барвихами, чья блестящая жизнь наполнена отчаяньем немыслимой роскоши. Пятиметровые заборы вокруг особняков скрывают своих хозяев, но Лоре все же доводится подышать с ними одним воздухом, тем, что циркулирует по салону ее машины, сухим, постепенно наполняющимся запахом дорогих духов. Иногда она завозит кого-то из них забрать из химчистки кипу одинаково белоснежных рубашек, штук сорок-пятьдесят, стало быть, на два рабочих месяца, при условии, конечно, если не менять их после тяжело прошедших переговоров с партнерами. Иногда едет через полгорода, чтобы взять эффектную красавицу из дома и довезти до салона красоты, что на соседней улице. В такси никто не собирается выглядеть хорошо, так что она насмотрелась и на шрамы за ушами и подмышками, следы подтяжек, которые не собираются пока прикрывать голливудскими локонами и норковым мехом палантина, и на алые, ободранные химическим пилингом физиономии.

Иногда Лоре кажется, что через запад и юг в город течет власть. Каким-то необъяснимым образом направление ее движения совпадает с перемещением воздушных масс по розе ветров и с течением главной реки. Правительственная трасса от загородных дач и резиденций, по которой с воем проносятся кортежи черных блестящих джипов, похожих на морских касаток, такие же обтекаемые, быстрые и суровые, чтобы нырнуть в расставленные сети Боровицких ворот Кремля. Парадный въезд через юго-запад, мимо чистых и ярко окрашенных домов и новехоньких деловых и медицинских центров. Здесь ей бывает неуютно, будто оттого, что свет становится сильнее и выхватывает каждого на этих улицах явственнее.

Ночью Город меняет свое лицо. Как в игре, когда «горожане ложатся спать, мафия открывает глаза», сами люди становятся другими, меняя одну маску на другую – без масок никто не ходит. Всюду алкоголь, всюду сняты запреты. Бешеные гонки по улицам. Двери клубов, из которых выплескиваются на улицу лужицы неоправданно-радостных одурманенных людей с расширенными зрачками. Не далее как вчера, последним рейсом перед сном, Лора везла из одного клуба в другой свою постоянную пассажирку Алису. Как она утром добралась до дома и добралась ли? После скоропалительного брака и развода с мужем-бизнесменом, у которого Алиса умудрилась откусить изрядный кусок благосостояния, эта рыжеволосая нимфа пустилась в безудержное веселье, будто жила на планете последние деньки и стремилась испытать все по максимуму. С нею, с ее восторженными или усталыми, снисходительными рассказами в жизнь Лоры иногда входили клубные музыкальные сеты, а Город оборачивался средоточием ночных заведений, вечеринок и пентхаусов, яхт-клубов в Строгине, премьер, дегустаций дорогих коньяков и виски и бутиков в Столешниковом, Камергерском и на Тверской.

Если все эти миры как-то и пересекались, то лишь здесь, в салоне Лориного такси.

Если бы внутри нее все не так заледенело, она могла бы признаться, что ей это даже нравится. Нравится быть проводником. Когда долго вглядываешься и прислушиваешься к Городу, он и все его обитатели открывают свои тайны, как ларчики, медальоны и табакерки. Проговариваются. Так, Город однажды проговорился, что на Таганке есть дворик, проскочив которым, можно миновать огромную ежевечернюю пробку (навигатор этого пути не знает, Лора специально проверяла у знакомого таксиста возле вокзала, пока ждали клиентов). Улицы проговариваются о своем местонахождении, потому что некоторые расположены по сторонам света и общему ощущению, почти по ассоциации: на севере холодные названия Енисейской, Ангарской, Берингова проезда и проезда Дежнева, на юге жаркие Таганрогская и Краснодарская, Ставропольская, Кубанская. Одни твердят о своих обитателях, по чьим знаменитым именам названы, другие вздыхают о легендарном минувшем, когда еще делились по промыслу: Мясницкая, Пушкарский, Печатников, Звонарский.

И люди проговариваются. В таксистке они видят бесплатную психологическую помощь, непременно хоть раз в день у кого-то из пассажиров срабатывает синдром попутчика, незнакомца из поезда, которому можно выложить всю жизнь без прикрас и купюр: шанс увидеться повторно ничтожен. Советов Лора почти никогда не дает, считая себя последним из тех, кто способен что-то посоветовать, но слушает всегда внимательно. Тем более что из обширного житейского опыта знает: люди никогда не следуют чужим советам, предпочитая топтаться по собственным граблям.

На Сретенке, остановившись на светофоре, Лора опустила стекло, и утренний, еще не успевший наполниться выхлопами воздух проник в салон. Язык на все лады начал пробовать название улицы. Сретенье… Встретенье… Встретить. Встреча…

«Сретенка – место, где встречаются, – шепнул Город лукаво. – Кому как не тебе знать…»

«Как хорошо…» – делая вдох такой глубокий, что закололо в боку, успела подумать Лора, и воспоминания тут же настигли ее, без спроса, без предупреждения, ослепительным всполохом майского дня четырехмесячной давности.

Тогда только что прошумел веселый дождь, листва на бульваре распускалась так стремительно, что это было почти видно глазу, будто мотыльки раскрывают мятно-зеленые крылья. От внезапного ливня по всему городу дорожное движение встало, и Лора оказалась заперта на Сретенке, без пассажиров, что было очень кстати. Пробки она не любила, но кто их любит? По крайней мере, рядом не было незнакомца, болтающего о ерунде. Машины перемещались рывками, блестя мокрыми багажниками и капотами, дворниками стряхивая с себя водяную пыль, как псы, вылезшие из пруда. То и дело раздавался визгливый лай клаксона, обычная дорожная ругань нетерпеливых.

Наконец впереди слева образовалась лакуна, и Астанина, не задумываясь щелкнув рычажком поворотника и коротко взглянув в боковое зеркало, стала перестраиваться в другой ряд. Она бы ненамного продвинулась, но в пробке даже иллюзия движения приносит облегчение. Маневр получился довольно резкий, неожиданный – и еще более неожиданным оказался близкий рев мотоциклетного двигателя и скрежет. Внутри автомобиля звук столкновения ни с чем не спутать, он оглушающе громок. Как будто алюминиевую банку из-под пепси смяли. Сердце Лоры мгновенно прилипло к спине и холодно намокло.

Все было очень отчетливо и почти мгновенно, но до жути заторможенно. Открытая дверь, капли дождя на заднем крыле и возле бензобака (серый перламутр), бампер, почему-то очень длинный, бесконечная плоскость бампера, и страшно отвести от него глаза. Но пришлось. Синий мотоцикл лежал между Лориным «Рено» и грязным «Ниссаном», притихший зверь посреди мира, который было замер, но уже возобновлял свое верчение по всем осям. Выскакивал водитель «Ниссана», приближались прохожие…

На асфальте лежал человек. Уже не лежал даже, а привставал на локте. Лора не заметила его лица, только рану на ноге, зияющее красное в рваной рамке джинсов. Она остановилась, зачарованная этой зловещей краснотой, и в ушах пропал звук.

Кровь. Целой жизни мало, чтобы забыть ту, другую кровь. Но у всех людей она одинакова. Одинаковая кровь, точно такая же красная, жидкая, бесцельно текущая, одинаковая… – эта мысль захлебнулась в голове, не в силах выбиться из замкнутого круга. Опять Лора стала причиной крови.

Она стояла, оцепеневшая, бесчувственная. Другие помогали парню сесть. Водитель «Ниссана» орал что-то, и брызги слюней, кажется, летели в Лорину сторону. Не важно, она все равно не чувствовала. Не слышала. Только видела и не могла отвести глаз, не могла не смотреть.

– Сажать таких надо! – вот первое, что пробилось сквозь густую пелену ее тишины. Она медленно, как под наркозом, повернула голову в сторону слов, но не поняла, кто это произнес. И не захотела уточнять. Ее взгляд вернулся к пострадавшему мотоциклисту.

На нем была черная кожаная куртка, не та, которую прославили рокеры, а скорее, пижонская, из тончайшей кожи мягкой выделки. Сейчас слева она была покрыта белесой дорожной пылью, но не порвана. Из такой бы перчатки шить. Узкие ряды стежков, декоративных, ровнехоньких. Если протереть кожу влажной тряпочкой, то и следов не останется от падения… Другое дело – джинсы. Не зашить, не отстирать. Впрочем, рванье нынче в моде. Кажется. Или уже нет? Красная-красная рвань…