Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Марк Алданов

ПАВЛИНЬЕ ПЕРО

Много лет назад я посетил три страны Ближнего Востока. Сравнительно долго прожил только в Каире (в исторической гостинице «Шепхерд», сгоревшей во время пожара 1952 года, известной по книгам путешественников девятнадцатого века). Все мои дорожные записи остались в России. Кое-что в памяти сохранилось. Больше дали мне для этого рассказа книги, газеты и сообщения людей, проживших долгие годы в Северной Африке и покинувших ее лишь несколько месяцев назад. Приношу им искреннюю благодарность, в частности Г. Г. фон Лерхе и Ю. В. Бочинскому.

I

Аэроплан, улетавший из Лондона в Каир, был пустоват. Туристы в 1955 году из-за тревожных событий и еще более тревожных слухов ездили на Средний Восток[1] много меньше, чем прежде. Жорж Дарси, невысокий плотный пожилой человек с умным и приятным лицом, очень элегантный, несмотря на уже чуть обозначившееся брюшко, вошел минут за пятнадцать до отлета, расплатился щедро с носильщиком и оглядел кабину с легким неудовольствием. Он часто летал по этой линии и неизменно находил знакомых; на этот раз их не было. По своей привычке сразу всех определил: «Это немцы. Вероятно, какие-нибудь прожектеры. Быть может, тысячный по счету проект Асуанской плотины?.. Этот угрюмый старик в феске едва ли гурок, скорее сириец: турки теперь фесок не носят... А ют субъект с папироской, должно быть, русский». Он с ранних лет зачем-то развивал в себе наблюдательность и действительно развил: ошибался приблизительно только в трех четвертых случаев, что могло считаться вполне допустимой нормой для человека, не бывшего пророком. Норма была приблизительно соблюдена и на этот раз, старик был именно турок, немцы были обыкновенные коммерсанты, но субъект с папироской был и в самом деле русский. Как бы то ни было, разговаривать было не с кем.

Дарси не очень любил в дороге молчать. К нему тотчас подошла, радостно улыбаясь, миловидная барышня, заведующая кабиной. Он не любил hostess[2], и особенно стюардесс. Для молодых обычно придумывал прозвище, но для этой ничего не смог придумать. Сказал ей то, что говорил всем красивым женщинам:

— Вы еще похорошели?! Как вы это делаете? Вы становитесь просто общественной опасностью!

Она засмеялась. Предложила ему плед и иллюстрированные журналы. Он отказался и попросил дать ему стакан воды; надо проглотить пилюлю. Барышня выразила сомнение в том, чтобы ему нужно было лечиться: на вид ему нельзя дать больше сорока лет. Он хотел было поболтать, но в аэроплан как раз вошел знакомый: мр. Трэйси Лонг, видный чиновник британского министерства иностранных дел, которого он не раз встречал в Лондоне, в Париже, в Каире, очень немолодой, очень учтивый, очень любезный, но несколько скучноватый человек. Они одновременно сказали: «Хэлло!» Дарси сидел в единственном четырехместном отделении кабины. Так как пассажиров было мало, то садиться, собственно, можно где угодно, но заведующая тактично не сказала этого Лонгу: знала, что и добрые знакомые не всегда хотят сидеть в дороге рядом. Место англичанина оказалось в том же ряду, по другую сторону прохода. Он отказался от пледа и иллюстрированных журналов и немного поговорил с Дарси. Тот слушал его английскую речь не без удовольствия. «Уж такой King's English[3], что дальше идти некуда». Узнали, что оба летят в Каир, выразили уверенность в том, что перелет будет превосходный: погода отличная, даже не верится, что уже осень. Заведующая принесла Дарси воду и пошла предлагать пледы и иллюстрированные журналы другим пассажирам.

Лонг развернул «Таймс», Дарси достал из несессера коробочку с пилюлями и снова сел, привычным движением оправив выутюженные брюки на коленях. Он превосходно одевался, платил у Lanvin по семьдесят тысяч франков за костюм и замучивал мастеров примерками и поправками, имевшими главной целью сделать возможно менее заметным брюшко: с неудовольствием думал, что оно уже немного приближается к цифре 6. С некоторых пор у него иногда бывали сердцебиения. Он стал за собой следить, обращая внимание даже на пустяки. «Простая царапина в ста случаях пустяк, а в сто первом кончается раком!» Впрочем, и раньше любил лечиться, хотя и не верил в медицину. Врач внушительно говорил, что ему необходимо соблюдать пищевой режим. Он уныло соглашался, что необходимо, однако не соблюдал. Это лекарство было новое, американское, лишь вчера купленное им в Лондоне. Дарси не без труда распечатал сложную коробочку и из объяснительного листка узнал, что это 2-ацетиламино 1, 3, 4-тиодиозол-5-сульмонамид, — «черт знает что это такое, и как только они сами себя понимают!» Принимать пилюлю нужно было ровно за час до еды, — «если выйдет и за полтора часа, то, быть может, все-таки не произойдет катастрофы». Он запил пилюлю, поморщившись. Воду пил только в случаях крайней необходимости.

Двери самолета тяжело затворились. Барышня объявила пассажирам, что аэроплан сейчас отлетит, и с ласковой успокоительной улыбкой, давно заученными наизусть словами прочла наставление о ремнях, о курении, о чем-то еще. Немцы слушали внимательно и переспрашивали. Старик в феске даже не взглянул на барышню. Она была в стороне от той точки на стене, на которую он случайно направил взгляд с тех пор, как сел; больше он направления взгляда не менял. Затем барышня еще сообщила о завтраке и напитках и ушла в свое отделение. Проходя мимо Дарси, улыбнулась и сказала ему:

— Вам я пока напитков и не предлагаю. Ведь кофе вы уже, верно, пили? Знаю, что коктейлей вы не признаете и что после Парижа вам надо принести ваш амонтильядо 1922 года. Так?

— Совершенно верно, дорогая. Какая у вас память!

Аэроплан понесся по дорожке и оторвался от земли. Как всегда, пробежал легкий гул: даже привычные пассажиры неохотно расставались с твердой землей.

Дарси развернул газету. Нового было немного, Особенно больших заголовков на первой странице не было — и то было хорошо. Но настроение оставалось очень тревожным, надежды на благополучное разрешение суэцкого вопроса по-прежнему не намечалось, акции канала упорно не поднимались в цене после вызванного национализацией падения курса. У Дарси было немало этих акций, но денежная потеря не имела для него большого значения. Он был очень богат, даже не по европейским, а по американским понятиям. Его бабка принадлежала к одной из старых южнофранцузских парфюмерных династий, в которых владельцы в блузах работают на своих фабриках целый день, живут скромно, за роскошью не гоняются и оставляют своим детям огромные, еще увеличенные ими состояния и парфюмерные секреты. Отец его был бретонец, жить в Грассе не хотел и занялся другими делами, преимущественно в странах Среднего Востока.

Жорж Дарси получил прекрасное образование по факультету lettres[4], жил то в Париже» то в Каире и не проживал половины своего чистого дохода. Подоходный налог всегда платил честно — только поручал лучшим специалистам составление своих налоговых записей. Он легко мог бы стать депутатом или, позднее, сенатором, но политикой практически не интересовался и в душе считал всех политиков бессовестными карьеристами. На выборах не голосовал — говорил приятелям, что ему не так важно, придут ли к власти «радикал-социалисты», — они вдобавок не радикалы и не социалисты, — или же «крестьяне», никогда не бывшие крестьянами, или какие-то «независимые», — «это особенно забавно: «партия независимых»! Настоящего дела у него не было, хотя он состоял в правлениях каких-то обществ, больше потому, что уж очень много акций этих обществ оставил ему отец. Бывал на заседаниях лишь в меру необходимости и не без удовольствия слушал годовые отчеты руководителей, до недавнего времени весьма жизнерадостные; доклады ревизионных комиссий слушал зевая: руководители, с ленточками всевозможных западных и восточных орденов в петлицах, как он отлично знал, были не только честные люди, но вдобавок были все так богаты, что на злоупотребления их могло толкнуть разве только внезапное умопомешательство. Деньги сами к нему текли. Он не был женат, и ему не для кого было еще увеличивать богатство. По-настоящему он интересовался главным образом женщинами, да еще искусством. Думал, что ему подходило бы такое отношение к жизни, какое было у раннего Анатоля Франса, он знал, что оно и невозможно, и, что еще хуже, давным давно вышло из моды. Он мог отличить Тициана от самых лучших подделок или, по крайней мере, говорил и даже думал, что может. Знал на память до двадцати тысяч стихов, из них около ста были стихи не французские. Был довольно равнодушен к Китсу и к Донну, хотя звал, что ими в Англии велено восхищаться. Из новых французских поэтов нехотя признавал и Малларме, и Артура Рембо, и Поля Валерии, но предпочитал знаменитых стариков; впрочем говорил, что классики — это писатели, у которых надо восторгаться даже той ерундой, которая и у них встречается нередко. Теперь, однако, вопрос о разрешении кризиса на Среднем Востоке имел для него важное значение. Он все больше приходил к мысли, что французам впредь жить в Северной Африке будет невозможно или, во всяком случае, очень неприятно: надо окончательно переселиться во Францию. «Лучше вовремя продать и каирский дом» и марокканское имение, хотя бы с громадной потерей». Относительно имения он уже вел переговоры. Богатый араб предлагал цену — очень низкую, но все же не смехотворную. «А то и просто отберут без всякой платы, и ничего нельзя будет сделать с этими господами!» Африканских государственных людей Дарси считал уже не просто карьеристами, а скорее общественными подонками: «Якобы заняты борьбой с колониализмом, а на самом деле думают только о портфелях, как о скорейшем пути к богатству, и греют руки на чем попало», В отличие от многих богачей, он не считал, что все в мире покупается и продается, но думал, что на Востоке это было более или менее близко к правде и если перестало быть правдой, то преимущественно потому, что теперь там подкупать правителей невозможно: такие огромные деньги там внезапно появились. «С Арабской Лигой или с казной Ибн Сауда конкурировать невозможно».

вернуться

1

Middle East (англ.) — на русском языке соответствует понятию «Ближний Восток».

вернуться

2

Бортпроводница

вернуться

3

Королевский английский

вернуться

4

Филология

1
{"b":"272173","o":1}