Незаметно косится Андрей Гаврилович на водителя. Лысак сидит твердо, уверенно, как
император на троне. Густой чуб, серый от пыли, тяжело спадает на узкий лоб, из-под крутых
надбровных дуг, густо заросших лохматыми волосами, не мигая смотрят вперед холодные серые
глаза, губы тонкие, крепко сжатые, на подбородке блестит вьющаяся поросль. Что-то медвежье,
дикое просматривается в увальне Лысаке. И может быть, это нравится Качуренко,
свидетельствует о необычайной силе и потенциальных возможностях водителя.
— Уехала наша мама…
— Уехала… — без энтузиазма раскрывает губы Лысак.
Качуренко в душе улыбается — не любит Павло женщин, уже не мальчик, в парнях ходит, с
Аглаей Михайловной они так и не нашли общего языка, все бросал на нее недобрые взгляды;
может, потому, что и она не воспринимала его глубоко замаскированные то ли дикость, то ли
обычное хамство.
— Как-то ей там будет… — проговорил Качуренко.
— А как? — ощетинился вдруг Лысак. — Не пропадет. Не дадут скучать. Во всяком случае,
не переживет того, что нам с вами придется.
— Это да, — вздохнул Качуренко. — Нам придется… Ты, Павло, все-таки молодец. Молодец,
что не женился. Душа спокойна.
Лысак бросает на Качуренко насмешливый взгляд, советует:
— Вы тоже не очень-то убивайтесь.
— Это почему же?
— Знаем их…
Качуренко вдруг становится весело.
— Сердитый ты на женский пол. С чего бы?
— Знали бы вы их, не очень-то восторгались бы.
— На что-то намекаешь?
Лысак крепко стискивает губы. Колеблется — говорить или промолчать?
— Мое дело телячье, — выдавливает наконец. — Дети родителям не судьи.
В этих словах уже прозвучало что-то загадочное. Качуренко сурово посмотрел на водителя:
— Что хочешь этим сказать?
— А ничего. Оправдываю свою холостуху — только и всего.
Дорогу переходила воинская часть. Возможно, кто и не заметил бы, но опытный Качуренко
сразу увидел: из боя выходила часть голодная, уставшая и сердитая. Высунулся из кабины, а тут
уже и капитан подступает. Небрежно козырнул, глаза острые, на лице суровая решительность,
неумолимость.
— Документы!
Качуренко не торопясь достал свое удостоверение. Капитан внимательно рассмотрел, сверил
фото с оригиналом.
— Попутчик?
— Водитель райисполкома.
— Почему не в армии?
— Имеет особое задание.
— Ясно.
По-хозяйски топал капитан вокруг машины, тут и другие офицеры подходили, майор в
пенсне, военврач сразу же загорелся:
— На ловца и зверь…
Капитан остро посмотрел на Качуренко.
— Что ж, товарищ председатель, как ни досадно, но придется…
Павло Лысак уже понял, к чему идет дело, стоял сбоку, нахально скалил зубы.
— Но ведь машина не подлежит реквизированию… — сказал Качуренко.
— Война все спишет, уважаемый! — вскрикнул майор-медик. — У нас вон сколько раненых,
надо в первую очередь тяжелых спасти.
По дороге ехали обычные крестьянские подводы. Явно мобилизованные, так как погоняли
лошадей не колхозные погонщики, а солдаты, на возах сидели и лежали бинтованные-
перебинтованные раненые. Глянул на них Андрей Гаврилович — где уж тут перечить. Жаль
только, домой далековато, уже вечер близится, а впереди еще километров двадцать. И дома
ждут…
— Ну что ж, — сказал он. — Раз такое дело… Передавай, Павло, таратайку.
Павло Лысак не возражал. Он никогда и никому из старших не возражал. Только еще
загадочнее скалил зубы.
— Пусть берут. Недалеко уедут. Кому передавать?
Сразу же нашелся какой-то водитель, решительно приступил к машине, заглянул под капот,
взял ключи из рук Павла. Уселся на сиденье, стал заводить. Крутил-крутил — машина мертвая.
Подошли еще несколько знатоков водительского дела — никому драндулет Лысака не
подчинился.
— Придется одалживать вашего водителя, — сказал капитан.
— Но он же не приписан к вашему подразделению, — возразил Качуренко.
— Подвезет к ближайшему эвакогоспиталю, и отпустим.
Качуренко не нашелся что ответить, посмотрел на Павла.
— Ерунда все это! — взорвался Лысак. — Вы загляните в бак. Там горючего на пять
километров.
Махнули и капитан и майор на случайный транспорт рукой и пошли вслед за растянутой
колонной — она уже входила в предвечерние сумерки, таяла в полях.
Минут десять Качуренко и Лысак молча курили. Мимо них прошли усталые бойцы, проплыли
подводы с ранеными. Было ясно: выходили бойцы из трудных боев. Но почему выходили, почему
не стояли на рубеже? Качуренко не догадался расспросить капитана. Но сказал бы тот правду?
— Что делать будем? — поднял глаза на водителя.
— Поедем потихоньку.
Лысак привычно согнулся на сиденье, что-то подкрутил, что-то подвинтил, кулаком стукнул
по щитку, велел Качуренко подержать в определенном положении рычаг, а сам схватил
металлическую ручку, вставил в гнездо, с силой крутанул, раз, второй, пятый, десятый, чихнуло,
заурчало, машину окутало дымом, и мотор заработал. Минуту спустя они качались на ухабистой
дороге.
— Мудрецы, — иронизировал Лысак, — знатоки техники! Да еще не нашелся на свете такой
водитель, который перехитрил бы Павла Лысака!
— Как же она тебя слушается? — удивился Андрей Гаврилович.
— А тут все напрямую. Все гениальное — простецкое, так, кажется, в ученых книжках
пишут?
— Почему же ты не показал?
— Кому? Тем?
— А горючего хватит домой дотянуть?
— Хватит. Землю по экватору можно объехать, если с головой…
До самого района они не обмолвились ни словом. Как-то незаметно, но внезапно наступил
вечер. Фары не работали. Павло вел машину осторожно. Качуренко размышлял: правильно ли
они повели себя? Безусловно, Павло Лысак знал свое — спасать машину, очень нужную для их
дела. Но ведь раненые… Шевелилась в груди черная неприязнь и к Павлу, и к самому себе.
III
На Калинов наползала громовая туча.
Перед самым заходом солнца немного прояснилось, узкая полоска неба, похожая на
гигантскую саблю, постепенно словно нагревалась в невидимом горниле, из серо-зеленоватой
становилась лазурной, затем зарозовела, закраснела и огнисто запылала. Но сразу же и
почернела, померкла, ветер остервенело набросился из-за горизонта на затаившийся в тревоге
поселок.
— Будет гроза, — степенно сказал районный прокурор Исидор Зотович, обладавший
красноречивой фамилией — Голова. Стоял у окна, закрывая половину его широкой спиной.
Он был высокий, широкоплечий, круглолицый. И почти без шеи. Руки короткие, но такие
мускулистые, что, говорили люди, тремя пальцами гвоздик сгибал в кольцо. Одевался в
соответствии с тогдашней модой: на плечах просторный суконный пиджак с большими
накладными карманами по бокам и на груди, с плотным стоячим воротником, нарочно узеньким,
чтобы придать видимость, будто у прокурора тоже, как и у всех, есть шея; штаны широкие,
трубой, поэтому на коленях никогда не появлялись пузыри, а на подколенье гармошка; на ноги
ежедневно — независимо от погоды или времени года — натягивал Исидор Зотович массивные,
из выделанной кожи быка-трехлетка сапоги с ровными голенищами и каблуками, надежно
окованными сталью подков. Величественным и монументальным выглядел прокурор Голова, а
если еще принять во внимание выражение его лица, можно сразу догадаться, почему с Исидором
Зотовичем не очень любили разговаривать или встречаться некоторые люди.
Сообщив о наступлении грозы, прокурор обернулся к присутствующим. Те рассаживались
кто где мог — на стульях, на диване, глядя на силуэт прокурора, темневший на фоне пылающего
неба. Неприветливое, хмурое помещение, в котором собралось немало людей, еще недавно было
кабинетом председателя районного исполнительного комитета Андрея Гавриловича Качуренко.
