Карел Чапек Собрание сочинений Том третий Романы[1] Гордубал © Перевод Ю. Молочковского Хотя эта история в некоторых частностях отражает подлинное происшествие, в целом она является вымышленной. Автор не хотел изображать в ней конкретных людей и события. Часть первая I Вот тот пассажир, второй от окна, в измятом костюме: кто скажет, что это американец? Чепуха, американцы не ездят в пассажирском, только в экспрессах, да и то им кажется медленно; вот в Америке поезда не чета нашим, вагоны куда длинней, и белоснежный уэйтер[2] разносит воду со льдом и айскримы[3], слыхали? «Алло, бой! — гаркнет американец. — Подай пива, пива на всех, заплачу хоть пять долларов, дэм[4]!» Да что говорить, братцы, в Америке — вот где житье! Пассажир, второй от окна, дремлет, усталый, потный, разинув рот, и голова у него мотается, как неживая. Господи боже, вот уже одиннадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать дней; пятнадцать дней и ночей сидеть на чемодане, спать на полу или на скамейке, не умывшись, одеревенев, ошалев от грохота машин; это уже пятнадцатый день; хоть бы ноги вытянуть, подложить под голову сена и спать, спать, спать… Толстая еврейка у окна брезгливо отодвигается в угол. Заснет еще да повалится на меня, как мешок; кто его знает, что за человек — вид у него такой, словно в одежде на земле валялся; чудной ты какой-то, пересесть бы подальше, ах, боже, скорей бы доехать… Второй от окна пассажир клонится вперед и, дернувшись, просыпается. — Ну и жара, — осторожно завязывает разговор старичок, похожий на лавочника. — Далеко едете? — В Кривую, — с трудом произносит «чудной» попутчик. — Так, так, в Кривую, — благосклонно кивает лавочник, человек бывалый. — А издалека ли? Попутчик, не ответив, вытер грязной рукой потный лоб, от слабости у него кружится голова. Лавочник обиженно засопел и отвернулся к окну. А тот уже не решается взглянуть в окно, уставился на заплеванный пол и ждет, чтоб его спросили еще раз, тогда он объяснит: да, издалека. Из самой, знаете, Америки. Вот как, из самой Америки? И в такую даль собрались в гости? Нет, я домой еду. В Кривую. Там у меня жена и дочка, Гафией звать, Гафией. Уезжал — три года ей было. — Значит, из Америки… И долго вы там прожили? — Восемь лет. Да, уже восемь лет минуло. И все это время был у меня джоб[5] на одном и том же месте. Майнером[6] работал. В Джонстоне. Там со мною земляк работал — Михал Бобок его звали. Михал Бобок из Таламаша. Убило его, уж пять лет, как убило. С тех пор и поговорить не с кем — с американцами разве поговоришь?.. Бобок — тот научился по-ихнему, но, знаете, коли у тебя жена, только о том и думаешь, как ей все по порядку рассказывать будешь, а на чужом языке разве расскажешь? А зовут ее Полана. — Как же вы работали, если ничего по-ихнему не понимаете? — Ну, как! Скажут: хеллоу, Гордубал! И покажут мой джоб. В день по семь долларов получал, вот как. Севен[7]. Только дорого все в Америке, господа. Двух долларов даже на харчи не хватает. За ночлег — пять долларов в неделю. Вмешался пассажир напротив: — Но, пан Гордубал, вы, верно, накопили порядочно деньжат? — Э, скопить-то бы можно. Да я посылал их домой жене. Говорил я вам, что ее зовут Поланой? Каждый месяц, господа, по пятьдесят, шестьдесят долларов, а то и все девяносто. Но это только пока Бобок жив был, он-то знал грамоту. Смекалистый был этот Бобок, да уже пять лет, как его балкой зашибло. С тех пор я не мог деньги домой посылать и клал их в бенк[8]. Верите ли, набралось больше трех тысяч, а потом их украли. — Не может быть, пан Гордубал, что вы говорите? — Иес, сэр[9], три тысячи долларов с лишком. — И вы не подали в суд? Эх, как подашь? Наш формен[10] водил меня к какому-то лойеру[11]; тот похлопал по плечу: о'кей да о'кей[12], только нужно внести эдванс[13]. Формен ему сказал: ю ар эсуэйн[14], — и повел меня обратно. Вот оно как в Америке, что говорить. — Господи Иисусе, пан Гордубал, три тысячи долларов? Это же огромные деньги, целое состояние! Отец небесный, какое несчастье! Три тысячи долларов — сколько же это на наши деньги? Юрай Гордубал испытывает глубокое удовлетворение: эх, как бы вы все тут на меня смотрели, начни я только рассказывать! Со всего трейна[15] собрались бы поглядеть на человека, у которого в Америке украли три тысячи долларов. Иес, сэр, это я!.. Юрай Гордубал поднимает глаза и оглядывает соседей; толстая еврейка жмется в угол, лавочник обиженно глядит в окно и жует беззубым ртом, тетка с корзиной на коленях смотрит на Гордубала так, словно чего-то очень не одобряет. Юрай Гордубал опять замыкается в себе. Ну и ладно, набиваться не стану; пять лет ни с кем не говорил — и ничего. — Так что же, пан Гордубал, вы из Америки возвращаетесь без гроша? — Нет, что вы, джоб у меня был хороший, только денежки я больше в бенк не клал, ю бет[16]. В сундучок, сударь, ключик под рубаху, вот и все. Семьсот долларов домой везу. Well[17], сэр, я бы там еще пожил, да остался без эмплоймента[18]. После восьми лет работы! Локаут, сэр. Слишком много угля, что ли. Из нашего пита[19] шестьсот человек получили лив[20], сударь. Везде увольняют и увольняют. Нигде нет работы. Вот я и возвращаюсь. Домой, понимаете? В Кривую. Жена там у меня и землица. Гафии тогда три года было. Семьсот долларов за пазухой везу, опять хозяйствовать стану… Или на фэктори[21] наймусь, а то лес валить. — А что, пан Гордубал, не скучали по жене и дочке? — Скучал, ей-богу! Но я, знаете ли, посылал им деньги и думал: вот это на корову, это на полоску земли, это Полане — пусть купит, что нужно. Каждый доллар — на что-нибудь. И когда я отдавал деньги в бенк, думал: вот и целое стадо коров. Иес, сэр, их-то и украли. — А жена вам писала? — Нет. Неграмотная она. — А вы ей? — No, sir. Can't write, sir.[22] С тех пор как помер Михал Бобок, я ничего ей не посылал, только деньги откладывал. — Но вы хоть телеграфировали ей, что едете? — Что вы, — денег жалко. Да она бы и перепугалась, если бы рассыльный пришел, а меня не испугается. Ха-ха! Что вы! — А может, она думает, вы померли, пан Гордубал: столько лет не получала весточки. — Помер? Такой мужик, как я, да чтоб помер? — Юрай Гордубал разглядывает свои узловатые руки. — Такой мужик! Скажете тоже! Полана умная, Полана знает, что я вернусь. — Все мы под богом ходим. А что, если Поланы нет в живых? — Shut up, sir.[23] — Ей было двадцать три, когда я уехал, и крепкая она, сэр, крепкая, как кремень. Не знаете вы Поланы! С такими деньгами, это с долларами-то, что я ей посылал, да чтобы она умерла?! No, thank you.[24] вернуться Гордубал. Метеор. Обыкновенная жизнь. Романы, составляющие философскую трилогию Чапека, «Гордубал», «Метеор» и «Обыкновенная жизнь», были написаны за два года — с 1932 по 1934 г. Писатель начал работать над «Гордубалом» летом 1932 г. Второго августа в письме к жене Ольге Шайнпфлюговой он сообщает, что уже дошел до сто двадцать девятой страницы. «Завтра я убью беднягу Гардубея (так первоначально именовался герой романа), и начнется вторая часть», — добавляет Чапек и замечает, что он доволен первой частью, но несколько опасается за вторую, которая должна быть выдержана совсем в ином тоне. Видимо, Чапек был очень увлечен работой, потому что он пишет в том же письме: «Я совсем огардубеился, стал серьезным и грустным, как мой герой, так же молчалив и так же стыжусь своих чувств, только лишь не хожу вразвалку» [К. Čapek. Listy Olze, Praha, 1971, s. 266–267.]. Восьмого августа Чапек извещает брата Иозефа: «…Только что, в понедельник, едва часы начали отбивать полдень, я закончил роман… писал я его четыре недели и три дня, последнее время страниц по десять ежедневно… Это странное, трудное произведение, есть в нем что-то гнетущее» [Цит. по кн.: О. Малевич. Карел Чапек. М., 1969, с. 123.]. «Гордубал» публиковался в «Лидовых новинах» (с 27 ноября 1932 г. до 21 января 1933 г.). Отдельным изданием вышел в том же 1933 г. в издательстве Ф. Борового. До последнего времени считалось, что непосредственным импульсом, под воздействием которого возник замысел романа, была корреспонденция «Подкарпатская трагедия», опубликованная в «Лидовых новинах» (14 октября 1932 г.). В этой корреспонденции сообщалось об убийстве крестьянина Иржи Гардубея в деревне Барбово близ Мукачева. Гардубей, вернувшийся из Америки, куда он ездил на заработки, обнаружил, что его жена Полана сошлась с батраком Василем Маняком, с которым обручила свою одиннадцатилетнюю дочь Гафию. Гардубей прогнал батрака, после чего тот проник ночью в дом и с помощью Поланы убил хозяина. Убийцы проткнули ему сердце шилом для плетения корзин. Чапек сохранил в романе фактическую канву этого уголовного дела. Однако к моменту опубликования корреспонденции в газете роман его был уже закончен. Очевидно, писатель был знаком с материалами слушания дела в первой инстанции 23 апреля 1932 г. в краевом суде в Ужгороде. В письме к брату Чапек пишет, что придется изменить фамилию Гардубей, поскольку процесс пересматривается. В том же письме к брату Чапек роняет знаменательное замечание: «На этот раз никакой охранительной лояльности по отношению к государству». В «Письме к одному читателю», опубликованном посмертно, Чапек писал: «В „Гордубале“ я сделал попытку продемонстрировать, насколько по-разному может представляться судьба человека и облик людей, когда они рассматриваются с различных точек зрения; и насколько искаженную и насильственную конструкцию мы создаем в нашем ретроспективном воссоздании действительности» [К. Čарek. Poznámky о tvorbě. Praha, 1960, s. 103.]. Работу над второй частью трилогии, романом «Метеор» Чапек начал летом 1933 г. По свидетельству О. Шайнпфлюговой, трудясь над романом, Чапек без конца заводил пластинку с записью кубинского танца, «опьяненный монотонным перестуком ритма». 24 июля Чапек сообщает, что ему осталось написать только рассказ писателя, который должен получиться лучше всего. Из завершенных к тому времени глав ему самому больше всего нравилось повествование ясновидца. В августе в Карловых Варах Чапек уже исправлял готовый текст романа. «Метеор» первоначально был опубликован в газете «Лидовы новины» (с 5 ноября 1933 г. по 10 января 1934 г.). Отдельным изданием вышел в 1934 г. в издательстве Ф. Борового. «Метеор» был отмечен Государственной литературной премией за 1934 г. Говоря о замысле романа в «Письме к одному читателю», Чапек отмечал, что в «Метеоре» предпринятое им изучение путей человеческого познания осуществляется еще методичнее, чем в «Гордубале». «В этой повести я решил показать, как один и тот же действительный факт удается сконструировать различными путями, которыми может следовать наше познание мира, потому что даже самый малый фрагмент действительности — это нечто огромное: он лежит на перекрестке разных дорог и может быть открываем с диаметрально противоположных сторон». Последняя часть — «Обыкновенная жизнь» писалась летом 1934 г. В письме О. Шайнпфлюговой от 18 июля он пишет, что находится уже на пятидесятой странице и добавляет: «Дело идет помаленьку, но пока книжка получается довольно серая. Приблизительно через неделю начнется более драматичная и сложная часть, чему я заранее радуюсь». Видимо, работа давалась Чапеку с трудом. 13 августа он сообщает: «Я страшно увяз в этом романе, мне приходится переделывать последние главы: все как будто шло ничего, но в конце — одни рассуждения. А как ни старайся, рассуждения никогда не достигнут интенсивности действительности… Вот и приходится мне их переделывать на действительность, а это дьявольски трудно» [К. Čapek. Listy Olze, s. 273–274.]. Вполне возможно, что форма диалога в последних главах романа появилась в результате такой переделки с целью избежать излишней абстрактности. Роман «Обыкновенная жизнь» впервые публиковался в «Лидовых новинах» с 30 сентября по 27 ноября 1934 г. и вышел в том же году в виде книги в издательстве Ф. Борового. Впервые Чапек представляет три романа как единое целое в статье под заголовком «Что я хотел сказать» в сентябрьском номере журнала «Пршитомност» за 1934 г. Эта статья была присоединена к первому изданию романа «Обыкновенная жизнь» и в дальнейшем фигурировала в качестве авторского послесловия ко всем изданиям трилогии. По-русски «Послесловие» впервые воспроизводится в настоящем Собрании сочинений. Значительная часть чехословацкой критики в момент выхода в свет трилогии отнеслась к ней несколько упрощенно. В «Письме к одному читателю» Чапек с горечью отмечает, что критика не поняла «Гордубала»: «Три четверти рецензентов потом твердили, что герой повести примитивный полуидиот: они поняли в буквальном смысле все, что там о нем сказано». Некоторые критики упрекали Чапека в отсутствии местного колорита и, главное, социальных конфликтов и оставляли в стороне художественную оригинальность трилогии, другие утверждали, что трилогию вообще нельзя считать художественным произведением, а скорее эстетическим трактатом, психологическим этюдом или философским эссе. Наиболее обстоятельный анализ своеобразной художественной формы романов, входящих в трилогию, дал в те годы Я. Мукаржовский. Он относит их к произведениям, построенным на принципе «реконструкции происшествия», так же как и «Рассказы из одного кармана» [J. Mukařovský. Предисловие к книге Výbor z prózy К. Čapka. Praha, 1934.]. Один из основоположников чешской пролетарской поэзии И. Гора по выходе трилогии отмечал, что «романическая форма, созданная Чапеком, — новый шаг в развитии мирового романа» [J. Hora. Závěr románové trilogie K. Čapka. «České slovo», 1935. 2 ledna.]. Человечность «Обыкновенной жизни» подчеркивал и Фучик в своей статье на смерть Чапека. Глубокую оценку трилогии дала М. Пуйманова, назвавшая «Обыкновенную жизнь» «бесконечно тонким зондированием человеческой души и исследованием одного человеческого „я“, в вынужденной ограниченности которого таятся безграничные возможности». Пуйманова говорит и о месте трилогии в европейской литературе: «Марсель Пруст искал в своем знаменитом цикле романов утраченное время, а Карел Чапек ищет в своей трилогии, слава которой будет, несомненно, возрастать в будущем, утраченную правду, погружаясь со всей самоотверженностью художника в тишину, которая переживет грохот, царящий на историческом распутье» [М. Pujmanová. Sedmero mistrovských ctnosti К. Čapka. Kritický měsíčník, 1939, s. 43–44.]. Предсказания Пуймановой оправдались, и слава трилогии действительно возрастает. В Советском Союзе «Гордубал» вышел в 1937 г., и советская критика высоко оценила художественное своеобразие романа, подчеркнув его социальное содержание. Вторая часть трилогии (роман «Метеор») переводилась в конце 50-х годов для Сочинений Карела Чапека в 5-ти томах; третья часть — «Обыкновенная жизнь» впервые на русском языке вышла в 1970 г. Переводы сделаны по книге: К. Čapek. Hordubal. Povětron. Obyčejný život, Praha, 1956. вернуться Вы — свинья! (от англ.: You are a swine!) вернуться Нет, сэр. Я не умею писать, сэр (англ.) |
