Тихий семейный вечер: потрескивающий поленьями камин, мягкие кресла с высокими спинками и пуфиками для ног, приземистый круглый столик с булькающим на переносной плитке граджем[1], свечи и задушевная беседа – такой, несомненно, идиллической картинкой предстала бы наша малая гостиная перед сторонним наблюдателем. Если бы, конечно, этот сторонний наблюдатель умудрился пробраться в Брэм-мол[2] в столь поздний час. Но все впечатление было бы бесследно уничтожено первой же услышанной фразой:

– И кто на сей раз?

Пожалуй, больше всего я всегда ценила в муже голос. Грэг умудрялся управлять им, как музыкант инструментом, извлекая любую интонацию – от умиротворяющего приглушенного баритона до командного баса – и, соответственно, настраивая слушателя на нужную реакцию. Всего одна короткая фраза, а я уже была готова с восторгом поделиться с супругом свежими новостями, хотя минуту назад еще планировала покапризничать.

– О, дорогой, ты будешь в ужасе!

– Неужели? – лениво поощрил меня Грэг, прищурившись, словно сытый хищник.

– Обязательно будешь! Алвин такой милый мальчик. Просто лапочка. Ты таких терпеть не можешь.

– «Милее» Зэйма? – добавив в голос яда, поинтересовался муж.

– Фи, – я демонстративно сморщила носик, – не напоминай мне об этом недоразумении. Алвин несравнимо выше этого долговязого нытика.

– Еще выше? – в притворном ужасе воскликнул Грэгори. – Помнится, Зэйм в двери проходил, исключительно втянув голову в плечи.

– Не издевайся! – Я шутливо погрозила супругу пальцем и мечтательно закатила глаза. – Вин… он такой… такой…

– Неописуемый! – услужливо подсказал муж.

– Да ну тебя! – Я отхлебнула чуть остывшего граджа из своего бокала и, буркнув: – Сам увидишь, – надулась.

– И когда же я буду иметь возможность лицезреть это средоточие совершенств? – опустошив свой кубок, продолжил Грэг.

Я мстительно помолчала с минуту, а потом не выдержала – никогда не могла долго злиться на мужа – и с прежним воодушевлением сообщила:

– Послезавтра на приеме Кручара[3].

– Круг чародеев? Так он еще и маг? Милый маг?! – ужаснулся супруг. – Ветреная моя, а может, передумаешь? – Я молча покачала головой, с трудом удерживая серьезное выражение на лице. Муж вздохнул и поднялся из кресла. – Эту новость нужно переварить, – констатировал он, чмокнул меня в лоб и, заправив мне за ухо выбившуюся прядку, пожелал: – Волшебных снов, Эльза.

Шаги в коридоре, отделенном от гостиной массивной двустворчатой дверью, давно стихли, а я все еще ощущала тепло прикосновений. И невольно улыбалась, в который раз размышляя, как же мне повезло.

Под созерцание пляшущих в камине язычков пламени и новую порцию пряного травяного настоя перебирать воспоминания было особенно приятно. Даже те, что приятными не были.

Дело в том, что при всех моих достоинствах – привлекательной внешности, деньгах и более чем приличном происхождении – у меня имелся один, но очень существенный недостаток. Я была неимоверно влюбчива. Стоило только показаться где-то в пределах видимости симпатичному мальчику (юноше, мужчине), как я мгновенно теряла голову. Родители до этого позора, начавшегося, едва мне стукнуло тринадцать, к счастью, не дожили. Хотя один авторитетный врачеватель утверждал, что именно их ранний трагический уход и послужил причиной моей «эмоциональной нестабильности». Может, он и был прав. Как бы там ни было, тетка Марвейн со мной изрядно намучилась. Мало того что я буквально сходила с ума по каждому очередному «идеалу» – круглосуточно расписывала всем его достоинства, слагала стихи, совершенно неприлично таращилась на объект своей любви, планировала то побег, то свадьбу, – так еще и остывала буквально через неделю-другую, переключаясь с тем же пылом на новый объект. В то время как прежний «возлюбленный» только-только вынужденно проникался выпавшим ему «счастьем» и настраивался на романтические отношения. Бедная тетя умаялась отваживать позабытых кумиров и словом, и силой – некоторые из них были столь настойчивы, что пришлось нанять парочку охранников.

Грэгори Брэмвейл нарисовался в моей жизни столь стремительно, что я даже присмотреться к нему не успела. Поймал меня в темной нише за портьерой, где я обиженно хлюпала носом после очередной тетушкиной нотации, и предложил платок, кошелек и имя. Первое я с благодарностью приняла, от второго с ходу отказалась, а над третьим призадумалась.

После тетиного любимого, многократно повторяемого: «Допрыгаешься ты однажды, Эльза!» – перспектива обзавестись надежным защитником от уже неинтересных кавалеров показалась неимоверно привлекательной. Вот так я и сменила родовое имя, статус и место жительства, переехав из Чарди-мола в Брэм. И очень долго понять не могла одного – почему я в Грэга тогда так и не влюбилась?

Впрочем, оно и к лучшему. Как и то, что сам он любить был не способен. Мы с Грэгори были как две стороны медали: я – вечно кем-то очарованная и он – видящий лишь недостатки в окружающих. Наверное, сама ткачиха судеб – столапая паучиха Грис[4] – предназначила нас друг для друга.

Утро того рокового дня началось для меня в районе полудня. В том смысле, что именно в это время я соизволила проснуться. Хайда, тут же нарисовавшаяся в дверном проеме с подносом, поспешила ехидно поведать мне, что хозяин опять не ночевал дома. Судя по неприкрытому злорадству кайры[5], можно было подумать, что это случилось впервые, хотя вся прислуга наверняка лучше меня знала, где и с кем встречал рассветы мой дорогой супруг. Я зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, потянулась и уселась, подложив под спину подушки, чтобы насладиться завтраком. Под блюдечком с джемом обнаружился довольно пухлый конверт. И необычного в этом факте было еще меньше, чем в каждодневной чашечке отвара ромашки – записки от возлюбленных я получала регулярно. Мимолетно озадачившись вопросом, от кого же это письмо (уже от Алвина или еще от Джойса, которым я была увлечена на прошлой неделе), я вскрыла послание. Из недр конверта выпорхнула крупная бархатисто-черная бабочка. Она описала круг над кроватью и, в последний раз взмахнув крыльями, разлетелась на тысячи полупрозрачных лепестков, которые легли на одеяло символом разбитого сердца.

Это было красиво. И я невольно улыбнулась, подумав, что на сей раз роман обещает быть приятным. Алвин Виттэрхольт был пусть и слабеньким, но магом, и этот романтичный, хоть и несколько мрачноватый, сюрприз вполне был ему по силам. Но тут же пришедшая в голову мысль, что Джойс Саммермэт, чародеем не являвшийся, вполне мог позволить себе оплатить сотни подобных иллюзий, несколько подпортила радужные грезы. В пользу второй версии говорило и то, что получать знаки внимания от Алвина было еще рано. Я тряхнула конверт в надежде на карточку с подписью отправителя, способную разом развеять все сомнения. И кусочек картона действительно выскользнул из объятий плотной мелованной бумаги. Вот только вслед за ним на мои колени упал еще один предмет – крохотный, не больше ногтя на мизинце, ключик на алой шелковой ленточке. Прозрачный намек мне вовсе не понравился, я нахмурилась и потянулась за картонкой, чтобы узнать имя столь смелого поклонника, вот только вместо: «Я в восхищении! Всегда ваш, А.» или «Люблю! У ваших ножек, Дж.», – на розовом прямоугольнике, обрамленном траурной каймой, красовался незатейливый стишок: