Так вот, всей экономией правит единый кулак, состоящий на верхах власти из изуверов от социализма, руководящийся принципами так называемой «коммунистической целесообразности». Содержание этой целесообразности меняется в зависимости от того, кто эту целесообразность применяет к делу: если бандит — целесообразность бандитская, если изувер — изуверская, но она, в тоже время есть всегда и коммунистическая, ибо и бандит, и изувер действуют в интересах коммунизма. Лживость такого дадаисского принципа изувечивает все государственное строительство коммунистов и накладывает свой дьявольский отпечаток на всю жизнь. Общественная деятельность граждан — рабочих фермы — заключается в участии в собраниях, возглавляемых часто совершенно им неизвестными людьми. Такие собрания обсуждают только вопросы, поставленные на обсуждение коммунистической ячейкой, то есть управляющим кулаком. Впрочем, и это обсуждение заключается только, главным образом, в изыскании средств выжимания пота из рабочих, под видом «социалистического энтузиазма». Голосование заранее составленных резолюций производится по формуле: «Возражений нет? (молчание). Принято». Кто же может голосовать против или возражать, если это возражение сейчас же отразится на его судьбе: возражающий или противодействующий будет уволен немедленно с работы, его семья, да и он сам могут умирать с голоду, ибо в стране нет частного капитала и частного труда — все в руках того же фермера. Даже такие вопросы как раскулачивание односельчан проводились через общие собрания граждан и списки подлежащих раскулачиванию принимались единогласно. Кто же будет голосовать против даже и раскулачивания близких и родственников, чья, дерзкая рука поднимется в знак протеста? Ничья. Ибо это ведь и не борьба. Каждый знает: судьба обреченных решена не здесь и никто не в силах ее изменить. Так вот, под бурю аплодисментов членов партии и активистов развертывалась широкая кампания по физическому истреблению крестьянства. Таков этот строй, созданный на принципах человеконенавистничества.
Не менее отвратителен и главный аппарат, поддерживающий этот строй — ГПУ. Все важные мероприятия правительства проводятся в жизнь, в конце концов, этим аппаратом, состоящим из палачей. Именно этим аппаратом целиком и полностью была проведена так называемая «коллективизация», стоившая крестьянству миллионов замученных мужчин, женщин и детей в подвалах, на спецпоселках, ссылке и каторге.
Деревня принесла огромные жертвы Молоху революции. Эти жертвы, в конечном счете, исчисляются десятками миллионов. А между тем, именно старая русская деревня должна почитаться самой социалистической из всех деревень мира. Вот что сообщает об этом Г. П. Сазонов:
«Когда однажды Крепу, организатор и душа Ролондской земледельческой кооперации, автор сочинения об умиротворении и упорядочении Ирландии и об утушении господствующих в ней революционных начал при помощи этих предприятий, услышал о характере русского землевладения и земледелия (о трехполье и чересполосице! М. Н.), у него засверкали глаза, и он воскликнул: «Нет страны в Европе, более, чем Россия, подготовленной к кооперативному земледелию. Русские должны этим воспользоваться. Рабочий вопрос грозным громом пронесется над Европой, но угроза не заденет России. В её земле, общине и артели — её великий громоотвод».
Беспощадное время вдребезги разбило эти бредни знатоков. Искусственно созданная после освобождения крестьян в 1861 году крестьянская земельная община и была, и осталась только ярмом на ше русского крестьянства, о чем свидетельствуют её общие черты.
I. Хозяином и распорядителем земли в русской деревне являлось общество, но не крестьянин, коллектив, но не единоличник.
II. Земля делилась между крестьянами уравнительно на срок (3612 лет). При каждом переделе участки земли попадали в другие руки, ибо мертвых выключали, народившихся вписывали в число разверсточных единиц. Для достижения справедливости в разверстке земли, каждый хозяин получал по полосе(участочку) в хорошей, в средней, в плохой, в ближней, в дальней и т. д. земле общественного надела. В результате вся земля была в чересполосном и при том временном пользовании. Мне пришлось в Тетюшском уезде Казанской губернии встретить село, где у каждого двора его земельный надел был в сорока семи местах.
III. Крестьяне были связаны общим севооборотом. Сей то, что сеют другие. Само хозяйство общины было организовано так, что если не будешь следовать этому правилу — не соберешь урожая… Общий севооборот (обычно трехпольный) и чересполосица закрепощали хозяина, убивали личную инициативу, оставляя, впрочем, для этой инициативы почти невесомый в общем хозяйстве небольшой приусадебный участок (двор, огород).
В 1907 году был издан «указ девятого ноября». Для его проведения в законодательном порядке потребовалось прибегнуть к политическому трюку — распустить государственную думу и государственный совет на три дня и в эти три дня провести в жизнь указ, поведший к постепенной ликвидации крестьянской земельной общины и освобождению крестьянина из под её опеки. Указ давал право членам общины выходить из неё (добровольно или по суду) и вместо многочисленных полосок получить свою землю или одним общим участком, вместе с усадьбой (хутор), или без усадьбы, остающейся на прежнем месте(отруб).
Политический трюк для проведения в жизнь этого исключительного по полезности для деревни закона, потребовался из-за ложного убеждения «столпов общества» в малоземельи крестьянства. Именно в выдуманном сплошном малоземельи, а не в общинном ярме искали и, конечно, при своей предубежденности, находили корень всех деревенских несчастий «столпы общества». Я бы мог рассказать об этом липовом малоземельи много интересного, но это отвлечет нас от нашей цели. Замечу только — малоземельность настоящая существовала только как исключение из общего правила, воображаемую же малоземельность порождала архаическая община. Вот один из таких ярких примеров — село Дивное Ставропольской губернии с его земельным наделом в девятнадцать десятин на мужскую душу. Дивенцы тоже жаловались ка малоземелье, ибо при большой площади общего земельного надела (75000 десятин) на дальние полосы приходилось ехать верст за сорок и эти дальние полосы часто бросались неиспользованными, отчего и получалась искусственная урезка площади надела, а для «залежной системы хозяйства» — малоземелье [19].
Получив в наследство от «проклятого царского режима» общину уже порядочно разрушенную столыпинским законом, большевики и пальцем не шевельнули, чтобы эту общину реформировать. Мужик по-прежнему ездил по своим полосам, кое где получил небольшие прирезки земли из помещичьих участков. Лучшие помещичьи участки отошли горлохватам и проходимцам, организаторам липовых коммун. Усевшись на лучшие земли, забрав что можно из кормов, живности и мертвого инвентаря, оставшихся от помещиков, эти липовые коммуны, съев все запасы, расползались и умирали, а земля поступала в фонд государственных имуществ (ГЗИ). ГЗИ сдавались в аренду, использовались для организации убыточных «совхозов» или просто впустую лежали.
«На другой день после пролетарской революций» крестьянин был совершенно отрешен от права распоряжения своей землей. Оно по убогому «закону о социализации земли» перешло к земельным органам. Какой при этом получился кабак — не стоит и говорить.
Как бы там ни было, но через три года после рождения на свет первого социалистического закона, предусматривающего, между прочим, кроме коллективизации крестьянской общины, передел земли во всероссийском масштабе, крестьянское хозяйство, несмотря на прирезки частновладельческих земель, пришло в полное расстройство. Чудовищное сокращение посевной площади, небывалая до того убыль рогатого скота — вот результат хозяйствования власти, превратившей всю страну в одну общину. Эгида общины была заменена эгидой совета, не изменившей ни в чем общинных порядков. Крестьянское хозяйство оказалось накануне краха на другой день после экспроприации в его пользу частновладельческих земель. Стране грозил голод, а большевизму гибель. И ничего не оставалось «строителям новой жизни», как вернуться на путь, указанный Столыпиным. И они на него вернулись. Закон о трудовом землепользовании 1922 года (земельный кодекс) является по существу столыпинским «Положением о землеустройстве», жульнически прикрытым громкими революционными фразами (вместо «личной собственности на землю» в «Положении» — «постоянное пользование» в «кодексе», вместо домохозяин — «дворохозяин», вместо сельское общество — «земельное общество» и т. д.).
