Таким образом, в эпоху Николая I противостояние между властью и ее оппонентами выражалось внешне не столько в открытой идеологической борьбе, сколько в сфере общих понятий, подходов к окружающей действительности, морально-этических принципов. В сущности, в это время в России развернулась борьба двух систем воспитания. Задачей одной из них было сформировать знающего, дельного, но несклонного рассуждать исполнителя «предначертаний высшей власти»; задачей другой – пробудить в человеке неповторимую индивидуальность, помочь ему стать личностью, способной к самостоятельному, критическому восприятию «города и мира».

Только при подобном подходе к интересующей нас эпохе становится ясно то, что практически невозможно понять вне ее контекста: каким образом ученый-медиевист, университетский профессор, никогда и ни в чем не отклонявшийся от своих профессиональных занятий стал одним из самых авторитетных лидеров общественной оппозиции и кумиром нескольких поколений русских образованных людей.

Грановский оказался удивительно адекватен эпохе – потому, собственно, он и остался в истории одним из самых значимых ее символов. Надо думать, такой человек и в другие времена был бы популярен – в узком университетском кругу, например, любим студентами, уважаем в обществе, но более того – едва ли… Ведь, повторюсь, Грановский не был гением, поражающим своей интеллектуальной и творческой мощью. Но он, как мало кто другой, сумел понять потребности времени и откликнуться на них, не выходя из своей профессиональной сферы – с поразительными результатами.

При всей широте эрудиции Грановского, прекрасном знании исторической литературы и других подобных качествах, главным достоинством его преподавательской и научной деятельности было, несомненно, восприятие истории как единого процесса развития, происходящего по определенным законам. Большую часть своей жизни и деятельности Грановский был убежденным гегельянцем, именно с позиций этого философского учения он читал свои лекционные курсы и писал научные труды[9].

«Гегелизмом» Грановский страстно увлекся в 1836–1838 годах, когда проходил стажировку и готовился к профессиональной деятельности в Берлинском университете – вскоре после окончания Петербургского, учеба в котором, по собственному признанию историка, не дала ему почти ничего. Как личность и как ученый Грановский сформировался именно в Берлине под влиянием немецкой профессуры, в частности, К. Вердера, ученика Гегеля. Но больше всего пользы он извлек, очевидно, из самостоятельного изучения трудов знаменитого философа.

То огромное значение, которое гегельянство сыграло в становлении Грановского-историка, ясно видно из его переписки, особенно из писем к приятелю по Петербургскому университету В. В. Григорьеву. Из них следует, что в первый год своей стажировки Грановский пережил серьезный духовный кризис: он начал свое приобщение к европейской науке с интенсивного изучения исторических источников и монографий – и вскоре впал в тоску… Монотонная, не «скрепленная идеей» работа заставила начинающего ученого всерьез усомниться в познавательных возможностях избранной им науки. Стоит ли вообще заниматься историей, если она не дает ничего, кроме груды разрозненных фактов и отдельных, не связанных друг с другом соображений по их поводу? Этот вопрос всерьез мучил Грановского; позже, в письме к Григорьеву он вспоминал, что «чуть не сошел с ума, видя невозможность добиться дельного ответа». И в том же письме он давал совет приятелю, находившемуся в схожем состоянии духа: «Займись, голубчик, философией <…>. Учись по-немецки и начинай читать Гегеля. Он успокоит твою душу». Именно в трудах немецкого философа Грановский нашел «скрепляющую идею», которая, в его глазах, придала истории смысл, превратив ее в достойнейший предмет изучения. И впоследствии, особенно в первые годы своей деятельности в Московском университете, Грановский апеллировал к великому философу постоянно. Недаром все в том же письме Григорьеву он писал: «Есть вопросы, на которые человек не может дать удовлетворительного ответа. Их не решает и Гегель, но все, что теперь доступно знанию человека, и самое знание у него чудесно объяснено»[10].

Под влиянием гегельянского восприятия истории Грановский определил и свое место в жизни. От работы над магистерской диссертацией, которая, по идее, должна была стать главным результатом его учебы за границей, он пока отказался[11]. «Исторического сочинения сообразного моим требованиям, – писал Грановский, – я не могу написать. За материалами дела не станет, придать им художественную форму у меня не достанет силы»[12]. Между тем у Грановского под влиянием Гегеля складывается твердое убеждение, что, не разобравшись в целом, нельзя браться за частности; не осознав до конца глубинный смысл истории, не поняв закономерности исторического процесса, не стоит разрабатывать конкретную тему – толку все равно не будет. Становиться сугубо академическим, узко специализированным ученым Грановский не желал. «Мне хочется работать, но так, чтобы результат этой работы был полезен другим», «работать только для себя мне скучно, мне нужна живая (выделено мною. – А. Л.) деятельность», – подобные замечания постоянно мелькают в его переписке берлинских лет[13].

Формируя в это время свою личную систему ценностей, Грановский безусловный приоритет отдавал не исследовательской работе, а «профессорству»: чтению лекций, посвященных истории в целом, и живому общению со студентами. Вот где можно было связать воедино «клочки знаний», постичь истину самому и открыть ее другим! «Хочу, – писал Грановский, – читать историю Средних веков на славу. Пусть со всех краев мира идут меня слушать <…>. Мне кажется, что я могу действовать при настоящих моих силах и действовать именно словом. Что такое дар слова? Красноречие? У меня есть оно, потому, что у меня есть теплая душа и убеждения. Я уверен, что меня будут слушать студенты»[14].

Сейчас, когда мы знаем, что Грановскому в ближайшем будущем суждено было стать самым популярным лектором Московского университета за всю его историю – эти строки, согласитесь, впечатляют.

Чему же, собственно, учил Грановский? И чем учение это было так привлекательно для студенческой молодежи и русского общества 40-х годов XIX века? Прежде всего, повторюсь, следует обратить внимание на то, что Грановский воспринимал сам и преподносил своим слушателям и читателям историю не как совокупность хаотических событий, а как единый целенаправленный процесс. Ну, а коли так, то он неизбежно брал на себя обязательства разобраться самому и приобщить свою аудиторию к осознанию того, каково это направление и что представляет собой эта цель.

Так же, как и его главный учитель – Гегель, Грановский в оценке исторического процесса был безусловным оптимистом; он твердо верил, что человечество развивается, прогрессируя; при этом лектор очень ясно и выразительно объяснял суть этого понятия: «Весь прогресс человечества заключается в том, что человечество становится сознательнее и цель его бытия яснее и определеннее»[15]. При таком подходе само собой разумелось, что лекции по древней и средневековой истории, не были рассказом о некоей самоценной, замкнутой на себе архаике – они неизбежно открывали путь к познанию современности. Раскрывая в них с максимальной полнотой и ясностью мучительный процесс «просветления» человечества, Грановский исподволь вовлекал в него своих слушателей. Опыт прошлых веков должен был помочь им осознать настоящее, понять, какую роль в истории человечества играет тот или иной народ, какие проблемы история ставит перед их страной; и, тем самым, предельно облегчить поиски своего места в борьбе со старым, отжившим…