При подготовке этой книги мне приходилось принимать во внимание различные традиции обращения с рукописью, оставшейся незавершенной после смерти автора. Самая очевидная из них, принятая в академических кругах, состояла в том, чтобы тщательно разделить наши голоса при помощи сносок или скобок при любых моих редакторских изменениях и пометки «sic» там, где я воздерживаюсь от таковых, хотя считаю, что они нужны. Однако, памятуя о том, что желанием Грегори была совместная работа над рукописью, я решила не ограничиваться ролью отстраненного редактора и по мере необходимости вносила исправления и небольшие изменения. Исходная рукопись, разумеется, сохранится, поэтому если кто-то когда-то решит, что дело того стоит, он сможет написать исследование о расхождениях в рукописи и в опубликованном тексте, представляющем собой нашу совместную работу. Я же ограничу свою добросовестность сохранением оригиналов. После некоторых колебаний я решила не включать приложение с обширными выдержками из других работ Грегори, которые он наметил для возможного использования в этой книге. Вместо этого я выбрала самое ценное, как это сделал бы сам Грегори. Однако я часто сохраняла материалы, частично дублирующие ранее опубликованные, в силу их важности для общей аргументации.

С другой стороны, там, где мои добавления или разночтения были существенными, я не могла просто внести их, поскольку читатель мог бы ошибочно принять их за собственные мысли Грегори. Это означало бы возврат к роли личного секретаря, пишущего под диктовку, как это веками делали жены и дочери. Я оказалась в этой роли при написании «Разума и природы», и тогда мой вклад слился с работой отца. Создание данной книги само было экологической и эпистемологической проблемой, поскольку мысли Грегори были встроены в характерный паттерн отношений и бесед.

Поэтому мне показалось важным, чтобы там, где я делаю существенные дополнения, правильные или нет, было ясно обозначено мое авторство. Это было сделано отчасти в форме вставок, взятых в квадратные скобки, и отчасти в форме «металогов», как именовал их Грегори. В течение почти сорока лет Грегори использовал разработанную им форму диалога «отца» и «дочери», задающей вечный вопрос «Папа, а почему?..» Вопросы и замечания вымышленной дочери помогали ему формулировать собственные мысли. В течение почти двадцати лет мы фактически работали вместе, иногда над письменными текстами, иногда в ходе публичных дискуссий или дискуссий в рамках конференций, а иногда за массивным дубовым столом в доме Бейтсонов, в спорах приближаясь к ясности. Созданный им вымышленный персонаж, первоначально содержавший лишь фрагменты наших отношений, рос и становился все менее вымышленным в двух отношениях: «дочь» все больше напоминала меня, а я перенимала ее стиль взаимодействия с Грегори.

Этот процесс был постепенным. Дилемма, с которой я столкнулась, решая, что делать с материалами, оставленными Грегори, отчасти состояла в том, что он никогда не соотносил своего творчества со мной. Он приписывал слова персонажу по имени «дочь», слова иногда подлинные, а иногда вымышленные, иногда правдоподобные, а иногда совершенно противоречащие всему, что я вообще могла сказать. Теперь мне нужно было работать с его незавершенной рукописью, руководствуясь своим собственным опытом работы с ним и моим пониманием вопроса. Высказывания, принадлежащие в моих металогах «отцу», Грегори иногда делал в других обстоятельствах, например, это были его любимые истории. Однако они никогда не произносились в ходе бесед, как это представлено здесь. Они настолько же реальны и настолько же вымышлены, как и собственные металоги Грегори. Как и Грегори, я нахожу эту форму достаточно полезной и достаточно гибкой, чтобы не слишком строго соблюдать то его исходное требование, что каждый металог своей формой должен иллюстрировать собственный предмет. Однако, в отличие от его металогов, металоги данной книги не задуманы как самостоятельные эссе. Тем не менее важно подчеркнуть, что отношения отец – дочь остаются весьма точным средством передачи того, что хотел сказать Грегори, поскольку напоминают нам, что беседа постоянно движется между интеллектом и эмоциями, всегда имеет дело с отношениями и коммуникацией как внутри, так и между системами. Что еще важнее, металоги содержат комментарии и вопросы, которые я бы подняла, если бы мы работали над этой рукописью вместе. А также то, что, по моему мнению, Грегори ответил бы. В металогах, находящихся ближе к концу книги, я позволила себе выйти из детской роли и стала говорить как взрослый человек. Все главы книги имеют метки «ГБ» или «МКБ», однако это нужно понимать очень условно, скорее как «в основном ГБ» или «в основном МКБ».

Наверху стопы материалов, которые Грегори собрал для этой книги, находился один из нескольких набросков введения, начинавшийся со следующей истории:

Мне остается надеяться, что, набрасывая введение, Грегори говорил о том, что он уже действительно сделал, а не о том, что лишь стремился сделать. Грегори работал, сам не зная, сколько времени у него осталось, сколько времени его рак будет в ремиссии. Он жил в Эсалене, в среде, предоставлявшей ему теплую дружескую поддержку, однако не интеллектуальное сотрудничество. Хотя к началу 1980-х интерес к контркультуре уже пошел на спад, периодические критические высказывания Грегори в ее адрес подчеркивают, сколь чужд ему был изменчивый состав и интересы обитателей Эсалена. Задачей Грегори всегда было приведение идей и слов в правильный порядок, однако его образ жизни в тот последний период без прочной основы или постоянного источника дохода требовал, как говорится, «петь, чтобы заработать на ужин». Поэтому он продолжал писать, повторяя и комбинируя различные фрагменты своих мыслей, однако без того выстраивания или интеграции, в которых они нуждались. Это также значило, что Грегори, всегда читавший умеренно, был более чем когда-либо раньше отрезан от современной научной мысли. Огромная и неизменная оригинальность мысли сочеталась у него с инструментарием и информацией, приобретенными за двадцать лет до того. В результате его поиски бросают читателю вызов совершить собственный творческий синтез, объединив прозрения Грегори с информацией и инструментами, доступными сегодня: с достижениями когнитивных наук, молекулярной биологии и теории систем. Не забывая, тем не менее, что они по-прежнему подвержены тем видам путаницы и интеллектуальной вульгарности, от которых предостерегал Грегори.

Совершенно невозможно, чтобы я смогла привести эту рукопись в тот вид, в каком ее хотел видеть Грегори, причем до некоторой степени я сомневаюсь, что это смог бы сделать он сам или мы вместе. К моменту его смерти то, чего он хотел, по-прежнему не обрело формы, мысль не была завершена. Однако, хотя идеи и не достигли полного развития, они, несомненно, неявно присутствовали в самом процессе роста. Также несомненно то, что огромную ценность имеют вопросы Грегори, а также сам по себе способ постановки вопросов.

Осенью 1978 года, живя в Эсалене после завершения книги «Разум и природа», Грегори написал несколько стихотворений, одно из которых, как мне кажется, выражает то, что он попытался сделать в только что завершенной работе, и, возможно, его устремления в отношении предстоящей работы.