Я просыпаюсь и звоню Б.

Б – любой, кто помогает мне убить время.

Б – никто, и я никто. Б и я.

Б мне нужно, потому что я не могу быть один. Разве что когда сплю. В это время я не могу быть ни с кем.

Я просыпаюсь и звоню Б.

– Привет.

– А? Подожди, я выключу телевизор. И пописаю. Я приняла мочегонное и теперь писаю каждые пятнадцать минут.

Я подождал, пока Б пописает.

– Давай, – сказала она наконец, – я только что проснулась. У меня во рту пересохло.

– Я просыпаюсь каждое утро. Открываю глаза и думаю: ну вот, опять начинается.

– А я встаю, потому что мне надо пописать.

– Я никогда не засыпаю снова, – сказал я. – Мне кажется, что это опасно. День жизни – это как телепрограмма на весь день. Телевидение никогда не покидает эфир: как включится с утра – так на весь день, вот и я тоже. К концу дня весь день превращается в кинофильм. В кино, снятое для телевидения.

– Я смотрю телевизор с той самой минуты, как встаю, – сказала Б. – Я смотрю на синий фон канала «Эн-Би-Си», потом переключаю на другую программу и смотрю на фон другого цвета, смотрю, какой цвет лучше подходит к оттенкам кожи на лицах ведущих. Я запоминаю кое-какие словечки Барбары Уолтерс, чтобы вставить их в твое будущее телешоу.

Б имела в виду мои грандиозные, но не реализованные планы: собственное регулярное телешоу. Я хотел назвать его «Ничего особенного».

– Я просыпаюсь по утрам, – сказала она, – и рассматриваю узоры на обоях. Здесь серенькое, там цветочек, а там черные пятнышки вокруг цветка, и я думаю: это что, обои от Билла Бласса? Они так же знамениты, как какие-нибудь картины. Знаешь, что ты должен сделать сегодня, А? Ты должен найти лучшую в Нью-Йорке оберточную бумагу и составить из нее портфолио. Или заказать ткань с таким же рисунком, а потом пойти к обойщику и обить ею стул. Можно выстегать цветочки. А еще можно положить подушку. Со стулом ты можешь сделать куда больше, чем с картиной.

– Эта сумка с сорока фунтами риса, которую я купил в панике, все еще стоит рядом с моей кроватью, – сказал я.

– Моя сумка тоже, только она весит восемьдесят фунтов и к тому же бесит меня, потому что не подходит к занавескам.

– У меня пятна на подушке.

– Может, среди ночи ты лег на подушку и у тебя началась менструация? – сказала Б.

– Мне надо снять мои крылышки. (У меня их пять:

по одному – под каждым глазом, по одному – на каждом уголке рта и одно – на лбу.)

– Повтори, что ты сказал.

– Я сказал, что мне надо снять крылышки.

Неужели Б смеялась над моими крыльями?

– Каждый день – это новый день, – сказал я. – Потому что я не могу вспомнить, что было вчера. Так что я благодарен своим крылышкам.

– О господи, – вздохнула она. – Каждый день – действительно новый день. Завтрашний день не очень важен, и вчерашний был не так уж важен. На самом деле я думаю о сегодняшнем дне. И первое, что я думаю о сегодняшнем дне, – как мне сэкономить доллар-другой. Я лежу в постели и жду, пока мне позвонит кто-нибудь из тех, кому я хочу позвонить сама. Так я экономлю по меньшей мере десять центов.

– Я сразу выпрыгиваю из постели. Шаркаю ногами, подпрыгиваю, встаю на цыпочки, танцую кекуок – делаю что угодно, только бы не наступить на вишни в шоколаде, рассыпанные по полу как мины. Но на одну вишню я всегда наступаю. Ощущаю, как шоколад…

– Я НЕ СЛЫШУ. Я НЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ!

– Я говорю, что понимаю: мне нравится это ощущение.

– Я встаю и иду на цыпочках. Я боюсь разбудить гостей, которые остались у меня ночевать, – еще так рано, и я ненавижу поскальзываться на вишне в шоколаде, потому что мне это напоминает, как будто на что-то намазываешь мед, а потом – о боже! – нож остается грязный и мед капает на ковер, ну, растекается, как обычно. Лучше бы мед можно было выдавливать – как кетчуп в придорожном кафе.

– Я доползаю до ванной комнаты, потому что не могу шаркать ногами, прыгать, ходить на цыпочках и танцевать кекуок с вишней в шоколаде между пальцами ноги. Подхожу к раковине. Медленно выпрямляюсь и опираюсь руками о бортики.

– Я не так делаю, – сказала Б. – Я зажимаю вишню в шоколаде между пальцами ноги, а потом сажусь в позу йога и пытаюсь поднести ступню ко рту, чтобы слизать остатки вишни в шоколаде. Потом я прыгаю в ванную, чтобы еще больше не размазать все это по полу. Когда добираюсь до ванной, задираю ногу в раковину и мою ее.

– Уверен, что сейчас посмотрю в зеркало и ничего не увижу. Все называют меня зеркалом, а если зеркало посмотрит в зеркало, на что оно будет смотреть?

– А я, когда смотрюсь в зеркало, знаю только, что я себя вижу не так, как другие видят меня.

– Почему это, Б?

– Потому что я смотрю на себя такую, какой хочу себя видеть. Делаю разные выражения лица только для себя.

Не строю таких гримас, как при посторонних. Не кривлю рот, произнося: «Деньги?»

– О нет, Б, пожалуйста, только не о деньгах.

Эта Б – богата, поэтому, конечно, у нее все мысли об одном.

Один критик назвал меня «Само ничто», и это совсем не укрепило меня в ощущении собственного существования. Потом я понял, что само по себе существование ничего не значит, и почувствовал себя лучше. Однако меня все еще преследует мысль о том, что я посмотрю в зеркало и не увижу никого, ничего.

– Меня преследует мысль, – сказала Б, – что я посмотрю в зеркало и скажу: «Я этому не верю». Как получается, что у меня такое паблисити? Как я могу быть одной из самых знаменитых людей в мире? Только посмотри на меня!

– День за днем я смотрю в зеркало и все-таки что-то вижу – новый прыщ. Если прыщ в верхней части правой щеки исчез, новый появляется внизу левой щеки, на подбородке, рядом с ухом, на кончике носа, под волосками брови, прямо на переносице. Я думаю, это один и тот же прыщ, который просто передвигается с места на место.

Я говорил правду. Если бы кто-нибудь спросил меня: «Какая у тебя проблема?», мне бы пришлось ответить: «Кожа».

– Я макаю ватный тампон «Джонсон и Джонсон» в спиртовой лосьон «Джонсон и Джонсон» и протираю им прыщ. Пахнет так хорошо. Так чисто. Так холодно. А пока спирт высыхает, я думаю ни о чем. Ведь ничто – это всегда модно. Всегда стильно. Ничто – совершенно, в конце концов, Б, это противоположность пустоты.

– Для меня практически невозможно думать ни о чем, – сказала Б. – Я не могу об этом думать, даже когда сплю. Вчера ночью мне приснился худший сон в моей жизни. Худший кошмар. Мне снилось, что я была на каком-то собрании, и у меня было заказано место в самолете, чтобы вернуться домой, но никто не хотел меня туда отвезти. Вместо этого меня все время возили в один и тот же дом на благотворительную выставку, где я должна была подниматься по лестнице, чтобы посмотреть картины. А впереди меня шел человек, который все время повторял: «Обернитесь! Вы еще этого не видели». Я отвечала: «Да, сэр!» Это была стена, закруглявшаяся вдоль винтовой лестницы, выкрашенная в желтый цвет снизу доверху, и он сказал: «Ну вот, это и есть картина». Я сказала: «А-а…» Потом я ушла с человеком в сером костюме с чемоданом в руках, который спустился, чтобы сунуть еще пятнадцать центов в счетчик парковки, но его машина оказалась не машиной, а диваном, так что я поняла: уж он-то меня никуда не отвезет. Тогда я попыталась остановить машину скорой помощи. В конце концов мне пришлось вернуться на эту выставку. Другой человек потащил меня посмотреть картину и сказал: «Вы еще не все посмотрели». Я ответила: «Я все видела». Он сказал: «Но вы не видели, как человек внизу платит пятнадцать центов за парковку машины». Я сказала: «Ха, это не машина, а диван. Как я доеду до аэропорта на диване?» Он спросил: «Разве вы не видели, как он вынимает из кармана черный блокнот и записывает туда пятнадцать центов? Он сказал, что это самое продолжительное мероприятие, на котором он когда-либо присутствовал. Удержание налогов. Это и есть произведение искусства. Это его произведение – уплата пятнадцати центов за парковку дивана». Тогда я поняла, что у меня нет денег оплатить забронированное место в самолете – я уже четыре раза делала заказ и отменяла его. Поэтому я пошла к дощатому домику рядом с пляжем и стала собирать ракушки. Я хотела проверить, смогу ли я забраться внутрь одной поломанной ракушки, и я попробовала, действительно попробовала. Мне удалось засунуть туда макушку и заколку, через дырочку. Прядь волос и заколку. Я вернулась на выставку и сказала: «Не могли бы вы приделать пропеллер к дивану этого человека, чтобы я добралась до аэропорта?»