Мария тем не менее продолжала заниматься делами, которые привели Филиппа в Англию. Она была абсолютной правительницей, то есть могла единолично решать вопросы войны и мира. Мнения советников в любом случае имели совещательный характер, однако часто она нуждалась в их одобрении, иначе било невозможно эффективно вести военные действия. К тому же у королевы, как слышал Ноайль, был важный стимул стремиться уговорить советников дать согласие на объявление войны Франции. Филипп якобы ее предупредил, что, если она не сдержит своего обещания и не достигнет успеха в Совете, он никогда больше к ней не вернется.

Мария начала с того, что собрала в своих апартаментах главных советников. Здесь в присутствии Филиппа она обратилась к ним с речью, как всегда, приведя вначале цитаты из Библии, в которых жене предписывалось подчиняться воле мужа, а затем перешла к обсуждению европейской политики. Французы уже почти вытеснили армию Филиппа из Италии. Если их сейчас не сдержать, они рано или поздно двинутся в сторону Англии, и тогда будет еще хуже. Поэтому королю нужно помочь деньгами и войском, а также подкрепить эту помощь объявлением войны. Присутствующий при этом французский осведомитель рассказал Ноайлю о впечатлении, которое произвела на советников речь Марии. Они оценили ее красноречие и убедительные аргументы, однако в своей решимости противостоять войне остались непреклонны. Мей-сон, к примеру, заявил, что скорее умрет, чем позволит Англии объявить о вступлении в войну. Остальные же высказали коллективное мнение, что «их долг состоит в том, чтобы служить на благо королевства, а не просто во всем соглашаться с королем и королевой».

В середине апреля Филипп написал Грэнвиллу, что Мария встретила сопротивление, «которого не ожидала». Однако ее решимость была сильнее противодействия советников. Как заметил Ноайль, она была способна заставить подчиниться своей воле не только членов Совета, но и саму стихию. После получения официального отрицательного решения Совета, написанного по-латыни, чтобы его смог прочесть Филипп, Мария сердито повелела советникам собраться еще раз и принять другое решение, «которое бы удовлетворило обоих супругов». Шли недели, а советники по-прежнему стояли на своем. В качестве компромисса они предлагали дать Филиппу еще денег и людей, лишь бы не объявлять войну.

В конце концов Марии пришлось прибегнуть к тактике, не раз использованной ее отцом. Она начала говорить, что намеревается сократить состав Совета, оставив в нем лишь немногих, а затем, убедившись, что достаточно вывела советников из равновесия, стала вызывать их к себе по одному на беседу, угрожая «некоторым смертью, а иным потерей имущества и владений, если они не подчинятся воле ее супруга». И даже после этого советники еще долго сопротивлялись и сдались только тогда, когда пришло сообщение с севера, где некий Томас Стаффорд и сорок его последователей при активной поддержке французов пытались поднять восстание против «дьяволицы Марии, недостойной быть королевой Англии». 7 июня была опубликована декларация об объявлении войны.

Следующие четыре недели оказались последними счастливыми неделями, которые суждено было пережить Марии. Довольный ею, Филипп радостно предвкушал предстоящие сражения. Герцогиня Лотарингская отбыла, и внимание мужа теперь целиком было обращено на Марию, не считая, конечно, военных приготовлений, которые занимали у обоих монархов по многу часов в день. Филипп планировал развертывание своих десяти тысяч пеших воинов и десяти тысяч единиц кавалерии, а также размещение шестидесяти тяжелых пушек и полевой артиллерии. Мария писала приказы об укреплении границы с Шотландией, осуществляла надзор за снаряжением и оснащением флота и добывала Филиппу дополнительные деньги, продав за наличные тысячу акров принадлежащей ей земли. Она выручила восемьсот тысяч крон, причем па оплату имущества английских воинов пошла лишь часть из этой суммы. Дни летели быстро. Несколько часов в день они посвящали государственным делам, а остальное время дня — гончей или соколиной охоте. Длинными летними вечерами они еще работали до самой вечерни. Нам известно, насколько тщательно соблюдали Мария и Филипп католические ритуалы, особенно в канонические часы. Марию радовало, что эти несколько недель они совершали это вместе.

Филипп оставался в Англии, разумеется, не из-за Марии. Ои ждал возвращения Руя Гомеса из Испании с людьми и деньгами. 20 июня пришла весть, что испанский флот появился в Ла-Манше. Десять дней спустя Филипп был готов отправиться в путь. Мария проделала вместе с ним четырехдневное путешествие из Лондона к побережью и спала рядом с ним в покоях, подготовленных для них в Ситтингборне, графство Кентербери, и в Дувре. Наконец в три часа дня 6 июля они попрощались, и Филипп поднялся на борт корабля, который должен был доставить его в Кале. Больше Марии его не суждено было увидеть.

За несколько дней до опубликования в Англии декларации об объявлении войны на побережье Ла-Манша в Булони появился одинокий всадник, который быстро поскакал на восток по направлению к дворцу короля Франции. Всадником был Уильям Флауэр, герольдмейстер Норрой. Оп прибыл с поручением от королевы Марии объявить Генриху II, что Англия и Франция отныне находятся в состоянии войны. На груди у герольда был прикреплен щит с изображением английского герба, но полы длинного черного плаща скрывали его, и поэтому окрестным крестьянам казалось, что из Булони в Реймс скачет простой путешественник. Король находился тогда в Реймсе, расположившись в аббатстве Сент-Реми. Услышав о прибытии английского герольда, он повелел позвать дофина, а также кардиналов, герцогов и других вельмож. Английского герольдмейстера в тронный зал препроводили капитан гвардии и два французских герольда. Он преклонил перед Генрихом колени, держа в одной руке щит с гербом.

«Кто тебя послал и зачем?» — громогласно спросил французский король.

«Королева меня послала, моя госпожа», — ответил Флауэр, а затем огласил декларацию.

После того, как он закончил, вновь заговорил Генрих:

«Герольд, я понял так, что ты прибыл объявить мне войну от имени королевы Англии. Я принимаю этот вызов, но хочу, чтобы все знали: я всегда относился к ней с доверием и дружелюбием и считал, что это взаимно. Но теперь она решила затеять со мной неправедную ссору. Надеюсь, Господь соизволит даровать мне свою милость, и потому она достигнет не большего, чем ее предшественники и союзники, которые в прошлом, и даже не столь отдаленном, нападали на меня».

Генрих желал подчеркнуть, кто является истинным вдохновителем войны между Англией и Францией.

«Я доверяюсь Господней воле в надежде, что он справедливо накажет того, кто затевает эти военные бедствия», — добавил Генрих, ясно давая понять, что великодушный прием, который оп оказывает английскому герольду, является признанием подчиненной роли Марии в конфликте с Габсбургами.

«Я говорю так, потому что королева женщина, — продолжил он раздраженно, — поскольку, если бы не это, я бы использовал сейчас другие выражения. Ты же, герольд, должен сейчас отбыть и как можно быстрее покинуть мое королевство».

Герольд поскакал в обратный путь, и на шее у него болталась золотая цепь стоимостью двести крои — подарок французского короля. Ему было велено по возвращении в Англию «засвидетельствовать добродетель короля и его щедрость», но он привез также сведения о военных приготовлениях противника. «Французы, — доложил Уильям Флауэр королеве Марии и королю Филиппу, — совершенно не готовы к серьезным сражениям». Из того, что он смог увидеть, когда скакал через поля, было ясно, что урожай во Франции скудный, особенно по соседству с Кале, где были сосредоточены войска. Герольд также заметил, что у короля и королевы подавляющее преимущество в численности войск. Эти добрые вести подняли настроение английских военачальников. Радуясь, что все идет так, как было задумано, Филипп отбыл во Фландрию в «великой надежде на победу».