На опушке леса у большого кедра в маленькой юрте жили зайчата.

— Чонгуш! — вдруг услыхали они. — Топуш! Сейчас зайчат съем. Чонгуш, топуш…

Это старик росомаха идёт. На спине у него шерсть тёмная, по бокам бурая, лапы крепкие, зубы острые.

— Чонгуш-ш-ш… — Всё ближе, ближе подходит. — Топуш-ш…

Зайчата вскарабкались по жерди к дымоходной дыре, выскочили наружу. Сидят на верху юрты, дразнят росомаху:

— Эй, дед, Кривые лапы! Старик — Мохнатое ухо, на спине заплата…

Старик росомаха поднял голову, глянул на зайчат, разинул пасть:

— Сейчас съем.

А зайчата наломали кедровых веток и швырнули деду-росомахе прямо в пасть.

— Ап-ап-апчхи, чих-чих-чхи-и, — зачихал дед-росомаха.

Передней лапой глаза трёт, задней голову чешет.

А зайчата соскочили на землю и побежали к бабушке Кандике.

Она была охотница; она в лесу в своей юрте совсем одна жила. Сунулись зайчата в бабушкину юрту, а там нет никого.

Старуха была на охоте, зверя промышляла.

Заглянули зайчата в котёл, бабушкину еду съели. Но тут они услыхали:

— Шииг, ш-шик, шииг-шик. — Это старая Кандика на лыжах бежит, домой спешит.

Зайчата испугались и прыгнули в пустой котёл.

Пришла старуха, сказала:

— Дрова, сюда. Огонь, зажгись.

Дрова сами в юрту притопали, огонь сам зажёгся.

— Ведро, по воду!

Ведро принесло воды.

— Котёл, сюда.

— Кинг, — зазвенел котёл, а двинуться не может.

Рассердилась старуха, взяла палку, стукнула по котлу.

Зайчатам смешно — они засмеялись.

Заглянула старуха в котёл, увидала зайчат, улыбнулась: — Малыши, для чего спрятались? Мне скучно здесь одной, останьтесь, будем вместе жить.

Вот живут все вместе. Бабушка Кандика ходит на охоту, варит пищу. А зайчата в юрте озорничают, растут.

— Бабушка, — сказали зайчата, — мы подросли, мы теперь большие. Дай нам твоё копьё: мы сами пойдём зверя промышлять.

— Нельзя, страшный в лесу зверь.

Зайцы бабушку не послушались. Взяли копьё и ночью, когда бабушка спала, убежали из юрты.

Пришли на лесную поляну, взобрались на сухую колоду и запели:

Медведь проснулся — как рявкнет. Зайцы копьё уронили, с колоды соскочили и бежать! А медведь вышел из берлоги, подхватил копьё да швырнул зайцам вслед. Но те уже далеко были — копьё скользнуло только по ушам.

Прибежали к бабушке Кандике, вскочили на берестяной короб и запели:

— Малыши, — смеётся бабушка, — уши кто вам вычернил?

Ох и задрожали тут зайчата: вспомнили, как медведь чуть копьём не убил! Кувырком скатились они с короба и спрятались под бабушкин подол.

Шуба у бабушки Кандики тёплая. Дрожали зайчата, дрожали, пригрелись и уснули. Спят.

Спят малые, спят белые, черноушки наши спят…

Когда проснулись, начали уши снегом тереть, хвоей чистить. Нет! Ничем не вычистишь. Так и остались кончики ушей чёрными.

Шёл медведь по лесу, мелкие камни обнюхивал, улиток искал. Шагал, малину ел, землянику, чернику подбирал. А навстречу ему лиса:

— Эй, кто тут меня, лисы, хитрее?

— Я, я! Я, медведь!

— А ну-ка обмани меня!

— Давай! Уж если я-то, медведь, тебя не перехитрю, тогда бери мою новую кухлянку.

Вот сел медведь, лапой щёку подпёр, засопел и думает: «Что бы такое похитрее придумать?»

Вдруг лиса как крикнет:

— Гляди-ка, дед, охотник на пёстрых оленях сюда спешит!

Медведь вскочил:

— Где? Где?

И побежал, да так, что задние лапы впереди головы скакали.

— Стой, дед, стой! — кричит лиса ему вдогонку. — Где ты видишь охотника?

Оглянулся медведь, кругом посмотрел. А ведь и правда — ни человека, ни оленей.

— Ха-ха, — засмеялся он, — ох, ха-ха…

— Ну и легко же обмануть тебя, старик, — молвила лиса.

Отдал ей медведь тёплую кухлянку и шкурку выдры в придачу. А сам ещё пять дней смеялся:

— Охотника-то и нет, и оленей нет, а я бегу-у-у-у, а я скачу-у! Ну, кто, кто в этом лесу, кто меня, старика, быстрее?

Насмеявшись всласть, медведь побрёл в глухую чащобу, нашёл сухую берлогу и завалился туда на всю зиму.

Не нужна теперь старику ни новая кухлянка, ни шкурка выдры. Ему под снегом в своей, в медвежьей шубе тепло будет спать.

Давно, говорят, это было. Пуночки две, птички белые, в тундру прилетели. Прилетели, весну принесли.

Устроили они гнездо на скале. Снесла пуночка яйцо. Одно, только одно яйцо!

Проклюнулся из яйца птенец, пуночкин сын. Проклюнулся и заплакал. Плачет, плачет, плачет, маленький сынок. Баюкает мать сынка единственного, песенку ему поёт:

— Чьи это ножки, чьи крылышки, чьи глазки, головка эта чья?

А сынок не унимается, ещё пуще плачет:

— Ки-ки-ки-и…

— Фить, цирр! — сказал отец. — Ну-ка я сам спою.

Вынул трубку изо рта и запел:

— Чьи это такие маленькие ножки, чьи это маленькие крылышки, чьи маленькие глазки, головка эта маленькая чья?

Засмеялся маленький сынок и уснул.

Отец за кормом полетел, а мать у гнезда осталась. Сидит, песенку поёт.

Услыхал большой чёрный ворон, ворон чёрный большой услыхал:

— Подарите мне вашу песенку.

— Нельзя.

— Но я про-про-прррошу-у!

— Не можем подарить. Без этой песенки не спит наш сынок.

— Не даёте? Тогда я у-кар-кар-краду! — подхватил песенку и улетел.

Проснулся сынок, заплакал. И пуночка-мать тоже плачет.

Прилетел отец:

— Почему плачете?

— Ворон песенку нашу себе взял…

— Дайте мои охотничьи доспехи, — сказал отец, — я полечу искать нашу песенку!

Надел меховую шапку, опоясался кожаным ремнём, на котором висели нож и кисет, взял охотничьи рукавицы, лук и стрелы:

— Я пошёл!

Быстро-быстро по тундре побежал, потом крылья расправил, полетел. Высоко в небе кружил, низко по-над землёй порхал. Наконец в долине между двух сопок увидал стойбище воронов. Спрятался за скалой, снял с плеча тугой лук, положил стрелу с каменным гранёным наконечником. Сидит слушает — который ворон запоёт, тому стрела!