В следующий раз Андрей увидел отца лишь тогда, когда приехал на его похороны. Сердце старого аристократа не выдержало одиночества, бессмысленных требований всевозможных начальников, начала чего-то непонятного, темного и страшного, надвигавшегося на страну. Оказалось, что быть дворянином – смертельно опасно. А еще оказалось, что своей смертью Анатолий Лодзиевский избавил сына от клейма «сына ссыльного». Против этого был бы бессилен любой талант.
Зато, похоронив отца, Андрей с чистой совестью писал во всевозможных анкетах о том, что он – круглый сирота, что родители скончались не в эмиграции или в ссылке, а где положено, и что родственников у него вообще не имеется – ни близких, ни дальних. И даже о том, что родился в Варшаве, не упоминал: сделал местом своего рождения Москву. И та в долгу не осталась.
Когда в середине тридцатых годов студент последнего курса архитектурного института получил первое место на конкурсе проекта дворца культуры для одного из московских районов, никто и представить себе не мог, что этот проект случайно попадется на глаза самому главному человеку в стране. И что проект этот будет абсолютно соответствовать его собственному вкусу, хотя он мало что смыслил в архитектуре. Но это случилось – и молодой архитектор начал делать совершенно фантастическую карьеру, став тем самым исключением, которое подтверждало общее правило.
Андрей Анатольевич был лауреатом всех мыслимых премий и кавалером многочисленных орденов, его проекты неизменно завоевывали первые места и золотые медали на всевозможных конкурсах, столица была (и по сей день) обязана ему несколькими десятками монументальных сооружений, спроектированных, кстати, с отменным вкусом, и посему оказавшимися как бы вне эпох и модных архитектурных течений. На зданиях, спроектированных в мастерской Лодзиевского, стояла как бы незримая печать избранности, элитности, что особенно почиталось номенклатурой во все времена.
И в личной жизни все складывалось превосходно: в тридцать лет Андрей женился на красавице-украинке, жившей с ним в Киеве по соседству. Когда он уезжал учиться в Москву, он оставил голенастого, невзрачного подростка, о будущей привлекательности которого говорили только огромные черные глаза с длинными ресницами. А через десять лет, оказавшись в Киеве по служебным делам, Андрей Анатольевич забрел к бывшему своему дому и навстречу ему выбежала…
В общем, Марина всегда любила своего соседа, так что предложение руки и сердца приняла с восторгом. Сыграли свадьбу, молодые уехали в Москву, а через год с небольшим Марина, беременная своим первенцем, уехала рожать к маме с папой, чтобы не отвлекать вечно занятого мужа от важной работы. Ребенок должен был родиться в начале августа, в середине июня Марина Лодзиевская в одноместном купе международного вагона отправилась в Киев. Точнее, 16 июня 1941 года…
Возможно, это покажется странным, но Андрей Анатольевич практически не пытался выяснить дальнейшую судьбу своей супруги и ребенка. Он считал, что жена предала его, бросила, не посчиталась с тем, что оставляет в этом мире совершенно одного. К тому же ее родители – когда-то довольно зажиточные крымские помещики, а потом – просто скромные служащие, явно должны были обрадоваться избавлению от ненавистных «Советов и декретов».
Впоследствии, когда Киев освободили, и Андрей Анатольевич уже после войны попал туда, то обнаружил, что был, в общем-то, прав. Новые жильцы кое-что поведали о судьбе его бывших родственников. Они знали, что пожилая супружеская чета с дочерью и младенцем-внуком уехали в Крым, «в свое имение под Гурзуфом». Там следы терялись навсегда: искать каких-то Гайченко Андрей Анатольевич не собирался, а если ребенок выжил и носит их фамилию, а не его… Значит, так судьба сложилась.
Марина так недолго пробыла в Москве, так быстро забеременела и вследствие этого так мало где бывала, что никто из окружения Андрей Анатольевич ее практически не запомнил. В глазах общественности он по-прежнему оставался холостяком и даже завидным женихом: не многие достигают такого положения, какого достиг он, к тридцати годам с небольшим.
Не говоря уже о полученной сразу после войны квартире – роскошной, барской квартире на любимой с детства Остоженке, по соседству с жильем его детства. От новостроек на улице Горького и в прочих престижных тогда местах Андрей Анатольевич отказался наотрез: слишком много «новой элиты» там собралось. А он терпеть не мог эту самую новую элиту, он и прежнюю-то с трудом переносил.
А в этой, расположенной на последнем этаже четырехэтажного «доходного дома», обустраивался с удовольствием, вкусом и комфортом. Больше всего внимания уделил, конечно, кабинету, но были и гостиная, и столовая, и спальня, и мастерская, и еще две комнаты, четкого определения функций которых не было, но одна из которых иногда служила гостевой спальней, а иногда – дополнительной гостиной, благо спроектирована квартира была с умом и небольшую перепланировку путем открытия одних дверей и закрывания других можно было обеспечить легко и просто. Вторая же всегда стояла наглухо закрытой.
Далеко не красавец, хотя и обладавший определенным чисто мужским шармом, темноволосый, с яркими синими глазами, Андрей Анатольевич практически до пятидесяти с лишним лет вел жизнь то плейбоя, то отшельника, в зависимости от собственного настроения и количества заказов. Мог месяцами не вылезать из мастерской, а мог взять очередную любовницу и отправиться с ней на пару недель к морю.
Но от брачных сетей и ловушек уходил легко и непринужденно, поскольку был, в общем-то, однолюбом, и прекрасно видел разницу в отношениях с действительно любимой женщиной и женщиной, в которую всего лишь влюблен. На продолжении рода и, соответственно, династии архитекторов Лодзиевских он давно поставил крест, считая, что все когда-то заканчивается, и вообще – нельзя иметь все сразу.
И вдруг в его мастерской появилась новая сотрудница – только что окончившая школу лаборантка, которая не прошла по конкурсу в Суриковское училище и теперь хотела поступать в архитектурный, а до этого набраться какого-нибудь опыта. Девочке повезло – она попала лаборанткой в мастерскую к «самому Лодзиевскому», о котором ходили самые невероятные слухи. Но то, что случилось с восемнадцатилетней девушкой, было совершенно невероятно и вообще подпадало под разряд чудес.
Андрей Анатольевич порой не без кокетства утверждал, что семейная жизнь губит творческого человека, как личность, и что его семья – это его работа. На ней и попался, когда на стол перед ним лег очередной, ждущий его подписи, чертеж, а держали его за уголки, как величайшую драгоценность, две маленькие, почти детские ручки.
Андрей Анатольевич поднял глаза, увидел юную девушку, почти ребенка, с черными большими глазами и гладко причесанными волосами цвета воронова крыла. Определенное сходство с Мариной, конечно, было, но Андрею Анатольевичу оно показалось абсолютным, и в Аду Васильеву он влюбился с первого взгляда, хотя между ними было больше сорока лет разницы в возрасте.
Красивая девочка – не более того. Отца нет, мать – машинистка в каком-то учреждении, живут вдвоем в коммуналке. Образование очень среднее… Но, по-видимому, наметанный глаз художника-архитектора помимо всего прочего разглядел в этом незамысловатом сооружении какие-то прекрасные контуры, совершенно незаметные для остальных.
В результате – буквально несколько дней стремительных ухаживаний и пышная свадьба, причем Ада, кажется, даже не совсем понимала, что на самом деле происходит. Андрея Антоновича она не любила, а откровенно боялась, представлений о взрослой жизни не имела никаких, даже не поцеловалась еще ни с кем ни разу. И вдруг проснулась не Адой-лаборанткой, а Аделаидой Александровной Лодзиевской, супругой знаменитого архитектора, только что утратившей невинность. Чего только на свете не бывает!
Обо всем этом Андрей, естественно, долгое время знать не знал. К тому времени, как он начал хоть что-то понимать, Аделаида уже была выдрессирована (именно выдрессирована, а не воспитана) хоть и обожающим ее, но строгим супругом до неузнаваемости.
