херувимоподобный младенец всерьез

устремляет глаза на соперницу света,

утомленно целующую сигарету

в белоснежной машине как в облаке грез.

Мальчик смотрит и ждет. Неспокойна земля

и становится воздух тяжелым и зыбким.

Вот блондинка младенца согрела улыбкой

в точке Y совпали их биополя!

В точке Y совпали их биополя,

истерично на небе взыграли зарницы.

У блондинки со страхом взметнулись ресницы

и ладони легли на окружность руля.

И растаяло белое облако грез,

отпечатавшись в памяти раной дымящей

и младенец застыл в лоне призрачных гроз

меж прошедшим и будущим и настоящим...

* * *

Ты и я. А между нами слово

равное прострации по вкусу

черным днем повисло нездорово,

вспыхивая горечью и грустью.

Слово "НИКОГДА". И буквы-лица

веками захлопали сурово.

Мы - разноименные частицы.

Ты - в конце, а я в начале слова.

Бесконечно малые частицы

на краях бездонного молчанья.

Ни в лучах предутренней зарницы,

ни в желе вечернего сиянья

Мы не в силах раздробить на слоги,

на морфемы или же на звуки.

А оно бестрепетно и строго

держит нас в гербарии разлуки.

ОЖИДАНИЕ

На кончиках беспомощных ножей,

На корке свежей ярославской булки.

На матрицах безликих этажей,

во тьме слепых и узких переулков

Раздался шаг - и воздух просветлел.

И формула "КОГДА" легла в пространство.

Раздался шаг - и круглый миг сгорел

во глубине невидимого царства.

Раздался шаг - и лик твой проступил

сквозь ночь, луну и сквозь морозный воздух.

Раздался шаг - и ты заполонил

снежинки и рябиновые грозди.

Ты воплотился в свете фонарей,

согрел своим присутствием трехмерность.

Застыла я у павших ниц дверей

и сохраняла звуку шага верность.

Да. Время было муторным вчера

и медленно сочилось в полость сердца.

Но мерный шаг на плоскости двора

стал равен воскрешающему скерцо!

* * *

Переступив порог кубического гроба

я попадаю в пасть безумной хищной ночи.

Она меня глотает.

Я лечу,

И попадаю прямо в поднебесье,

Где звезды, задрожав, упали из созвездий

и новое сложили - облик Твой.

Да. Я тебя люблю. Как и до новой эры.

Да. Я тебя люблю как прежде. Как тогда.

Но мы не можем слить дыхания в одно.

Но мы не можем крыльями обняться,

поймать одну и ту же Божью искру,

войти в одну и ту же реку дважды.

И если где-то во вселенной вспыхнет встреча

и ты возьмешь меня в свои объятья

то это будешь уже не ты.

И если где-то во вселенной вспыхнет встреча

и я в беспамятстве тебе отдамся

то это буду уже не я...

* * *

Когда закат о холм разбил очки во мгле,

заплакал Гелиос чернильными слезами,

останки праздника остыли на столе

хранимы за полдень сгоревшими свечами.

Лишенный девственности торт насквозь усох,

салат жестоко искалечен злобной вилкой

и хвост селедки грустно смотрит на восток,

где лоно пепельницы мнится лесопилкой.

Измеряно вино и рюмки прячут взгляд

от пряных запахов куска свиного сала,

печально косточки скрещенные дрожат

под гордым черепом допитого бокала.

И на колени встав сожженья просит стол

все то, что на столе - в периоде распада,

как свежий лед блестит рассыпанная соль

и мухи мрут в кровавых лужах маринада.

А ты давно ушел, отвесив поцелуй

фальшивый и пустой, как звук мешка в подвале.

И холод бьет меня. Но шепчет: Не горюй!

скелет минтая, бодро скрючившись на сале.

* * *

Лето выпито мрачной долиной дремучих дубов

и сгущенное солнце расплескалось в округе.

Для чего вам дана нежнокрылая птица-любовь

в назиданье потомкам или просто от скуки?

Время навзничь упало, споткнувшись о траурный марш,

сочиненный моралью для височного нерва,

и лежит поперек, заслоняя счастливый мираж:

вы и волны и в море серебрится Венера.

Вам вовеки туда не пройти. Вы привыкли давно

выверять каждый шаг, каждый вздох транспортиром.

Длится жизнь, как немое сукно

и закончится чаем в надземелье квартирном.

А любовь заболела: не ест, не поет и не спит,

превращается в чучело, смотрит стеклянно.

В вас под зиму забрезжит неясная совесть и стыд.

Вы поставите павшей обелиск деревянный.

ПЕСНЬ О ПОДЪЕЗДЕ

Мороз - любитель стройных женских ног

лизнул мои синеющие икры

и адски-знойным холодом припек

лицо, в глазах остуживая искры.

Я, маленькая девочка страны,

одна в бездонном вихре постпомойки

стою у облупившейся стены

провинциально-каменной постройки.

А мимо - люди, лошади и псы

с голодными и дикими глазами,

бегут, роняя слюни и часы

и исчезают там, за облаками.

Летят, взрываясь, палки колбасы,

консервы, яйца, соль и помидоры.

Бегущие - то падают в кусты,

то на глаза натягивают шоры.

Пикируют, свистя как кирпичи,

с небес слова, пропитанные ложью

И черепа ломают, хоть кричи,

хоть падай, хоть ползи по бездорожью.

Закладывая в воздухе вираж,

пплывут куда-то памятники в небе

и создают под солнцем ералаш,

о звезды лбами стукаясь нелепо.

Бродячая собака января

без денег, без любви, в осенней куртке

я из подъезда выскочила зря

здесь не найти ни счастья, ни окурка.

Придется возвратиться мне в подъезд

там тихо и тепло - в саду отчизны,

в его углах полно свободных мест,

а скверный запах - лишь издержка жизни.

Там веет неземной святой тоской

под белыми кривыми потолками

и звонко разбивается покой

под околореальными шагами.

Там можно безнаказанно курить

и спать, прижавшись к теплой батарее.

Я там живу, когда мне негде жить,

захлопнув поплотней входные двери.

* * *

У свечи неплотным полукругом

мы сидели молча на диване.

Огонек на нас навеял скуку

амплитудой нервных колебаний.

Мы хотели вспомнить прошлогодность.

Но вошла к нам в комнату без стука,

воплощая немощь и негодность,

в рваном пиджаке судьба-старуха.

Поднесла большой кусок свободы

на тарелке с маркой общепита

и куда-то канула - в природу