ГЛАВА III,
где комиссар Пассоф появляется столь же шумно, сколь и неожиданно
Приведенный нами выше интересный разговор начался между советником и бургомистром без четверти три пополудни. Было три часа сорок пять минут, когда ван-Трикасс закурил свою огромную трубку, вмещавшую четвертку табаку, а кончил он ее только в пять часов тридцать пять минут. За все это время оба собеседника не обменялись ни единым словом. Около шести часов советник проговорил в прежнем тоне: - Итак, мы решаем... - Ничего не решаем, - отвечал бургомистр. - Я думаю, в общем, что вы правы, ван-Трикасс. - Я тоже так думаю, Никлосс. Мы примем решение относительно гражданского комиссара, когда будем более сведущи... позже... Нам ведь не месяц дан сроку. - Даже не год, - ответил Никлосс, развертывая свой носовой платок, которым он пользовался с замечательной скромностью. Наступило снова молчание, продолжавшееся добрый час. Ничто не нарушало этого перерыва в разговоре, даже появление домашнего пса, честного Ленто, не менее флегматичного, чем его хозяин, вежливо пришедшего навестить гостиную. Достойный пес! Образец для всей своей породы! Будь он из картона, с колесиками на лапах, он не произвел бы при своем появлении больше шума. Около восьми часов, когда Лотхен внесла старинную лампу с матовым стеклом, бургомистр сказал советнику: - У нас нет больше важных дел для обсуждения, Никлосс? - Нет, ван-Трикасс, нет, насколько я знаю. - Не говорили ли мне, однако, - спросил бургомистр, - что башня Ауденаардских ворот угрожает рухнуть? - Действительно, - отвечал советник, - и я, право, не удивлюсь, если она в один прекрасный день раздавит кого-нибудь. - О, - возразил бургомистр, - раньше, чем такое несчастье случится, я надеюсь, что мы сумеем принять решение относительно башни. - Надеюсь, ван-Трикасс. - Есть и более спешные вопросы? - Несомненно, - отвечал советник: - вопрос о складе кож, например. - А он все еще горит? - спросил бургомистр. - Вот уже три недели. - Разве мы не решили на совете предоставить ему гореть? - Да, ван-Трикасс, и по вашему предложению. - Разве это не лучший способ справиться с пожаром? - Без сомнения. - Ну, хорошо, подождем. Это все? - Все, - ответил советник, потирая себе лоб, словно стараясь припомнить, не забыл ли он какое-нибудь валютное дело. - А вы ничего не слышали, - продолжал бургомистр, - о прорыве плотины, который грозит наводнением нижнему кварталу святого Иакова? - Да, как же, - отвечал советник. - И какая досада, что этот прорыв не появился выше склада кож! Вода залила бы пожар, и это избавило бы нас от всяких забот. - Что ж делать, Никлосс, - возразил достойный бургомистр. - Нет ничего нелогичнее несчастных случаев. Между ними нет никакой связи, и мы не можем, как хотели бы, использовать один, чтобы смягчить другой. Это тонкое замечание ван-Трикасса потребовало некоторого времени, чтобы советник мог оценить его. - Да, - начал снова Никлосс, - но мы даже не говорим о нашем большом деле. - Каком большом деле? У нас есть, значит, большое дело? - спросил бургомистр. - Несомненно. Речь идет об освещении города. - Ах да, - ответил бургомистр, - если память не изменяет мне, вы говорите о проекте доктора Окса? - Вот именно. - Дело двигается, Никлосс, - ответил бургомистр. - Уже начата прокладка труб, а завод совершенно закончен. - Может быть, мы немного поспешили с этим делом, - заметил советник, покачав головой. - Может быть, - отвечал бургомистр. - Но наше оправдание в том, что доктор Окс берет все расходы по своему опыту на себя. Это нам не будет стоить ни гроша. - Это действительно наше оправдание. И потом, конечно, нужно итти в ногу с веком. Если опыт удастся, Кикандон будет первым городом Фландрии, освещенным газом окси... Так он называется, этот газ? - Оксигидрический. - Вот именно - оксигидрическим газом. В этот момент дверь отворилась, и Лотхен доложила бургомистру, что ужин подан. Советник Никлосс поднялся, чтобы проститься с ванТрикассом, у которого от всех решенных и нерешенных дел разыгрался аппетит. Затем было условленно, что со временем придется созвать совет именитых людей города, чтобы решить, не принять ли какое-нибудь предварительное решение по вопросу об Ауденаардской башне. Оба достойных администратора направились к выходной двери. Советник зажег маленький фонарик, так как улицы Кикандона, еще не освещенные газом. доктора Окса, были окутаны непроглядной октябрьской тьмой и густым туманом. Приготовления советника Никлосса к отбытию потребовали доброй четверти часа; когда фонарь был наконец зажжен, советник обулся в огромные калоши из воловьей кожи и натянул на руки толстые перчатки из кожи бараньей, поднял меховой воротник, надвинул шляпу на глаза, вооружился тяжелым зонтом с изогнутой ручкой и приготовился выйти. В ту минуту, как Лотхен хотела снять дверной засов, снаружи послышался шум. Да! как бы невероятно это ни казалось, шум, настоящий шум, какого город не слыхал со времени вторжения испанцев в 1513 году, ужасный шум пробудил глубоко уснувшее эхо старого дома ван-Трикасс. В дверь стучали - в дверь, нетронутую еще никаким грубым прикосновением! Стучали часто и сильно тупым орудием, очевидно узловатой дубиной. Ясно слышались слова: - Господин ван-Трикасс, господин бургомистр! Откройте, откройте скорее! Бургомистр и советник, совершенно ошеломленные, глядели друг на друга, не говоря ни слова. Это превосходило их воображение. Если бы выстрелила старая замковая пушка, не стрелявшая с 1385 года, обитатели дома ван-Трикасс не были бы ошарашены более. Да простят нам читатели это слово: его грубость искупается его выразительностью. Тем временем удары, крики, зов все усиливались. Лотхен, взяв себя в руки, решила заговорить. - Кто там? - спросила она. - Это я! я! я! - Кто вы? - Комиссар Пассоф! Комиссар Пассоф! Тот самый, об упразднении должности которого говорилось вот уже десять лет! Но что же произошло? Не напали ли на город бургундцы, как в ХIV веке? Нужно было событие не меньшей важности, чтобы взволновать до такой степени комиссара Пассофа, не уступавшего в отношении спокойствия и хладнокровия самому бургомистру. По знаку ван-Трикасса - ибо этот достойный человек не мог произнести ни слова, - засов был снят, и дверь открылась. Комиссар Пассоф ворвался в переднюю, словно ураган. - Что случилось, господин комиссар? - спросила Лотхен, храбрая девушка, не терявшая головы даже при самых серьезных обстоятельствах. - Что случилось! - повторил Пассоф, в круглых глазах которого отражалось неподдельное волнение. - Случилось то, что я прямо от доктора Окса, где было собрание, и там... - Там? - повторил советник. - Там я был свидетелем таких споров, что... Господин бургомистр, там говорили о политике! - О политике? - повторил ван-Трикасс, взъерошивая свой парик. - Да, - продолжал комиссар Пассоф. - Этого в Кикандоне не случалось, может быть, уже сто лет. Там начался спор. Адвокат Андре Шют и врач Доминик Кустос доспорились до того, что дело может дойти до дуэли. - До дуэли! - вскричал советник: - Дуэль! Дуэль в Кикандоне! Но что же сказали друг другу адвокат Шют и врач Кустос? - Вот слово в слово: "Господин адвокат, - сказал врач, - вы заходите слишком далеко, как мне кажется, и недостаточно взвешиваете свои слова". Бургомистр ван-Трикасс заломил руки. Советник побледнел и уронил свой фонарик. Комиссар покачал головой. Чтобы такие ужасные слова произносили столь почтенные люди! - Этот врач Кустос, - прошептал ван-Трикасс, - решительно опасный человек, горячая голова! Идемте, господа! Все трое вернулись в гостиную бургомистра.
