Колька поднялся, потянулся:

- Есть хочется. Рыбу давайте делить. - Полез в лодку, выплеснул из ведра "окуневого батьку", сорожняк, всю рыбу выловил и снова покидал в ведро, шевеля пухлыми губами - считал. Ведро было битком набито рыбой, голавля Колька нес, подцепив пальцами за жабры. Объявил:

- На три кучки раскладываю.

- Почему же на три? Почему же не на шесть? - удивился Женька и поднялся, стал на колени. - Раскладывай на шесть.

- Мне зачем? - смущенно отмахнулся я.

- Тогда, - выступил вперед Шурка, за-место дяди Леши засчитаем бабку Манефу. Честно.

- Правильно, - поддержали Шурку брат и сестра Маняткины.

- Раскидывай на шесть кучек, - велел Женька.

- Сорога... сорога... сорога... - кидал на траву рыбу Колька. Окунь... окунь., окунь... Этот мал, к этому добавим Шуркиного окунька.

Сузив глаза, Степка поглядел на Кольку, хотел что-то сказать злое, куснул губу, вскочил, сердито вырвал у Кольки дужку, сгреб всю рыбу в ведро.

- Чего ты? Я по... по-честному! - запротестовал Колька.

- "По-честному-у"! - передразнил его Степка. - А собрался на троих делить. Самого большого окуня, Шурка, моего окуня, снеси бабке Манефе. Подцепил голавля под жабры и с ведром, полным рыбы, зашагал по тропе, но не на взгорок, не в деревню, а к ручью. Легко перемахнул ручей.

- Куда ты? Куда, чумовой?! - закричал с обидой в голосе Колька.

- Пень! Ничего не видишь и не слышишь! - не оборачиваясь, гневно сказал Степка. И скрылся в кустах.

Я все понял. Но Шурке показалось, что он первый из нас догадался, куда понес братец рыбу. И свою догадку высказал вслух с гордостью:

- Понес рыбу косарям. На ушицу. Честно.