Кремнев встал с легкой болью в голове. Это был человек атлетического сложения, с огромной черной бородой, волнисто сбегающей на грудь. Боль в голове заставила его подумать, что он давно не был на охоте. Он приказал кучеру запрячь лошадь и, увидев жену с заспанным лицом, вышедшую из детской, проговорил:

– Хочу рассеяться. Кровь, должно быть, застоялась.

Жена посмотрела на мужа равнодушным взглядом.

– Поезжай, – сказала она. – Ночью сгорело чье-то сено. Ты бы, Сергей Иванович, посмотрел, не…

– Нет, не наше, – прервал жену Сергей Иванович. – Это стоги отца Митрофана. Наше сено с другой стороны. А впрочем… Семен! – крикнул он. – Так ты говоришь, что поповское сено сгорело?

– Поповское. А то чье же? – ответил кучер с козел по направлению к открытому окну в доме, где беседовал с женою Сергей Иванович.

– Вот видишь! – с улыбкой произнес Сергей Иванович и надел на свою большую стриженую голову маленький кожаный, сильно потертый картузик. Через плечо он повесил нитяную сумку, взял двустволку с зеленою истрепавшеюся перевязью и, тяжело поскрипывая охотничьими сапогами, вышел на крыльцо и сел в свою бричку.

– Цитра, ici!

Сеттер, весь дрожа своим благородным телом, с радостным лаем вскочил в бричку и поместился у ног хозяина, волнуясь и тыкая холодным носом в руку Сергея Ивановича.

– Куш, дура! Лида, а Лида! – закричал Сергей Иванович жене, которая выбежала на крыльцо вночной кофте и коротенькой красной юбке, плотно облегавшей круглое тело. – Послушай, Лида, придут от Хаима за маслом, так ты не продавай дешевле 30 копеек. Теперь масло стало дороже. А яйца, – крикнул он, когда лошадь тронула экипаж и пошла к раскрытым настежь воротам, – совсем не продавай! Яйца станут скоро дороже… Стой, Семен, придержи лошадь! Лида! Придут из управы за ассигновкой, так скажи, чтобы подождали. Общественных денег я никому не могу доверить. А картофель пошли Плюхаревым. Они просили мешочек нашего картофеля. Мы с ними потом, сочтемся. Пошел! Стой! Ваньке больше трех копеек в школу на завтрак не отпускай! Ты его балуешь!

Что-то еще хотел сказать распорядительный и хозяйственный Сергей Иванович, но лошадь выехала, наконец, из ворот, потому что ей не стоялось, да и Семену надоело слушать крик барина. Сергей Иванович махнул рукой, поплотнее уселся в бричке, завернулся в полотняную накидку, походившую и на плащ, и на халат, и скоро очутился за чертой уездного города, где протекла его сорокалетняя жизнь, где он добился и независимого состояния, и видного положения – он был председателем земской управы – и где ему суждено будет сложить на старинном мирном кладбище свои кости. Конечно, это случится еще нескоро – Сергей Иванович проживет еще лет сорок. Он по крайней мере был в этом уверен.

Неопределенная, тупая боль головы сосредоточилась в правой половине ее. «Должно быть, сейчас и совсем пройдет», – подумал Сергей Иванович.

Лошадь бежала мерной рысцой, какою бегают сытые и откормленные хозяйские лошади. Пыль поднималась по обеим сторонам брички от быстро вертящихся колес; белая, как снег, шелковистая Цитра лежала неподвижно у ног Сергея Ивановича, но не переставала дрожать, обнюхивая по временам ложе двустволки. Солнце еще невысоко стояло над землею, небо было ясное, безоблачное, синего, василькового цвета. Рожь начинала белеть – почти поспела. На горизонте кругом виднелись темные массы лесов, похожие на растянувшиеся низкие тучи. Дорога вилась проселочная, и Сергей Иванович вскоре увидел луг с кучами пепла, уже переставшего дымиться и лежавшего, на том месте, где еще так недавно гордо возвышались стоги прошлогоднего сена отца Митрофана.

– Нарочно сожгли, – предположил Семен, закурив трубку. – Поскупился батюшка, не продал по осени – вот теперь и шабаш.

– Ты думаешь – нарочно? – спросил Сергей Иванович.

У него сено тоже не продано с прошлого года и, значит, его сену может угрожать та же участь, потому что кто-нябудь, очевидно, заинтересован в уничтожении запасов сена, может быть, с целью поднять цены.

«Завтра же продам Хаиму сено», – мысленно рассуждал Сергей Иванович.

Вот потянулись сенокосы соседей Сергея Ивановича, а вон и его собственный сенокос. Слава богу, огромные стога его стоят целы и невредимы, а свежескошенное сено собрано уже во множество маленьких копен. С лица Сергея Ивановича сошла тень заботы и опасения.

Кончились луга. Высокие деревья – сосны и дубы – возвышались там и сям, может быть, на месте некогда бывшего густого леса. Теперь здесь расстилалось огромное кочковатое болото, заросшее явором и всякого рода болотной травой.

Сергей Иванович велел Семену остановиться под тенью раскидистого дуба и отправился бродить с ружьем и собакой по кочкам болота. Цитра часто делала стойку, вытягивая хвост трубой и поднимая лапу. Дичи было пропасть. Бекасы то и дело взлетали наверх с красивым фырканьем, от которого у Сергея Ивановича сладко ныло сердце; но никогда еще Сергей Иванович так дурно не стрелял. Он считался вообще очень хорошим стрелком, который даром заряда не выпустит и убивает наверняка. Сегодня что-то странное произошло с Сергеем Ивановичем. У него дрожали руки, и он не совсем твердо стоял на ногах. Ему было очень неприятно, что он так безобразно пуделяет, да еще при свидетелях, потому что не только Семен мог осудить хозяина за его промахи, но и Цитра, несомненно кое-что смекающая в охоте. Недаром она вела себя сначала так сдержанно и обдуманно, а потом вдруг стала горячиться и как бы в насмешку над охотником начала гоняться за стрекозами и мотыльками. Сергей Иванович не мог долго ходить. Ничего не убив, он вернулся к бричке. Он страшно устал, и ему захотелось полежать.

– Семен, скверное это болото.

– Чем же скверное, помилуйте.

– Да тем скверное… Цитра, дура! Ты забыла стойку, дрянная псица. Не замечаешь, Семен, не дрожит у меня голова?

– Помилуйте, Сергей Иванович, чего же ей дрожать?

– Ну, так это мне так кажется… Скажи, Семен, продешевили мы масло?

– Нет, Сергей Иванович.

– А неужели и мое сено спалят?

– Есть такие народы, Сергей Иванович!

Сергей Иванович предался некоторой задумчивости. Он выпил две рюмки водки и закусил хлебом. Боль, которую он чувствовал в правой половине головы, как будто на время прошла, но зато Сергей Иванович чересчур скоро охмелел. Он разостлал на земле свою полотняную одежду и моментально заснул. Семен сидел поодаль от барина, глядел на болото бессмысленным взглядом и, растянув рот, насвистывал сквозь зубы польку. Цитра улеглась под бричку и тоже заснула.

Сергею Ивановичу неожиданно приснился мрачный сон. Он приходит в управу, а там сидит в его кресте покойный Зозуленко, его предместник, и глаз у него нет, так что страшно смотреть.

– Что с вами?

– Да вот, как видите, умер.

– Помилуйте, это вам так кажется! Вы человек еще молодой, и у вас шесть человек детей – вам нужно для них пожить.

– Неправда, шесть человек у вас, а не у меня.

– Ванька ваш сын? – спрашивает Сергей Иванович.

– То-то и есть, что Ванька ваш сын.

– Неужели мой сын?

– В таком случае, позвольте вас спросить, Сергей Иванович, – с странной и, по-видимому, непоколебимо логической последовательностью вопрошает покойный Зозуленко: – Почем вы продаете масло и сколько у вас в погребах всех яиц? Я уверен, что у вас около миллиона яиц. Домните, когда вы были студентом, у вас была радикальная точка зрения на все это?..

Зозуленко смеется, встает и, прихрамывая, почти приседая до самого пола, быстро и развязно выходит из управы. Сергей Иванович с недоумением и тайным страхом смотрит ему вслед и вдруг догадывается, что Зозуленко намерен поджечь его сено. Он бежит за ним и в ужасе кричит: «Держи его, лови его!» Но Зозуленко все чаще и чаще хромает, и хитрый торжествующий смех вырывается-по временам из его груди. Сергей Иванович выбился из сил, упал и, обливаясь холодным потом, проснулся.