Теперь они лежали в кустах бересклета, который вдруг не по сезону вздумал цвести — с другой стороны, сейчас всяческие девиации стали нормой — и оглядывали строение. Крыша кое-где обвалилась, стены затянуло вьюном или бородами мха. И не скажешь, что с Разлома прошло только три года. С другой стороны, кто рискнет предположить, как теперь идет время?

Раньше тут был детский сад.

— Компьютерная игра, елы-палы, — буркнула Тако, выплюнув изо рта мелкий белый цветочек.

— Нечто жуткое мерещится мне в этой архитектуре, — раздумчиво произнес Кид. — Низкие потолки, темные коридоры, узкие лестницы… Складывается ощущение, что с самого начала они строили не жилье, а декорации для постапокалиптических разборок.

Выражался Кид всегда очень правильно, интеллигентно. Кроме экстремальных ситуаций.

— Кто «они»? — Тако, кажется, удивилась.

— Советские архитекторы.

Первый архитектор-зомби встретился им на подходе.

— Всем слушать меня, — сказал Лиль, когда они проверяли снаряжение в комнате штаба. Тако и Кид тотчас повернулись к нему, хотя говорил он тихо. — Что такое круги ада, вам обоим известно. Про Кида я знаю. Тако, ты до какого доходила?

Тако раньше жила где-то на западе и перебралась к ним после того, как все ее племя перебили во время разборок. Но она тоже через круги ходила, понятно сразу — достаточно посмотреть на нее левым, зрячим глазом.

…Когда ты проходишь ад неправильно, ад дает выбор. Можно выбрать тело, можно — дух. Лиль выбрал внешнее. Кид — тоже, тогда и шерстью покрылся. А Тако, видно, испугалась уродства. Лиль четко видел ее стальные заплаты везде, где у нормального человека чувства.

Не могла она с ним заигрывать.

— До третьего, — неохотно призналась Тако.

— Много, — кивнул Лиль. — Значит, знаешь, что на первом бывает?

— Пропадает надежда, — Тако пожала плечами.

Да, на первом круге пропадает надежда. Воцаряется уныние. Круги Сансары без надежды на перерождение. Повторение самого себя. Серая равнина от горизонта до горизонта и по ней унылой толпой движется бесконечный человеческий рой; пустые глаза, серые лица.

Поколения рабов наследуют землю. Пороки людские становятся страшнее, справедливость пьет горькую, радость приходит все реже, чистота помыслов прячется от побоев.

Таков мир, в котором мы живем. Как ни живи, ничего хорошего дальше быть не может.

Первая точка бифуркации.

Можно выбрать гнев. Как они с Кидом в прошлый раз. Как выбрала Тако. Тогда серый песок провалится под тобой, небо расколется криком. И ты попадешь на второй круг. Но боль будет только нарастать, и где-то кругу к четвертому станет невыносимой.

Они бы не прошли и третий, если бы Кид не выпихнул Лиля. А Лиль один не прошел бы на пятый. Хорошо, что четвертый круг был совсем дохлый.

В тот раз Лиль обезвредил артефакт и вытащил Кида. Был бы сам по себе — не вышел бы. А Кида нужно было тащить, так что Лиль матерился, тянул, толкал, прорывался сквозь пожар и оплывающий кошмар, в который превратилась реальность.

Тогда-то ему впервые явилось небо.

— Значит, гнев — не выход? — Тако нахмурила брови. — Тогда как?

— Старая-старая техника, — сказал Лиль и вонзил нож в столешницу. — Идешь безоружным, это во-первых. Ничего не боишься — это во-вторых. И сохраняешь спокойствие.

— Спокойствие?

— Можно придумать символ, — пояснил Кид. — Или вспомнить. То, что для тебя олицетворяет первую стадию покоя. Самое лучшее — некий значимый образ из детства. Возможно, для тебя это будет какая-нибудь кукла или красивое платье…

— Шовинист, — Тако сплюнула на земляной пол и засмеялась.

«Ромашки, — думает Лиль. — Небо первое — ромашки. Тако бы смеялась».

Наверное, ему нравится ходить с Кидом, потому что у того первое небо — мята, он сознался. Хорошее сочетание.

Итак, первого архитектора-зомби они встретили на подходе. Существо поднялось из земли наполовину и швырнуло в них три бетонные тумбы: по штуке на каждую руку. Увернуться от них труда не составило, а одну Кид даже разрубил в полете. Катаной. У Кида была такая катана, которая рубила бетон. Как он рассказывал, до Разлома не получалось; а после того, как отражения восстали против своих создателей, еще и не то стало получаться.

Выглядел архитектор на редкость неприятно: сероватая кожа, сочащаяся слизью, одежда из старых газет. Причинное место прикрывал фартук — план эвакуации при пожаре.

— Ты был прав, Сергей, — сказала Тако и переступила через ошметки зомби, которые остались после полного залпа ее любимой пушечки. — Живые люди такое бы не придумали.

Она одна звала Кида по имени.

Пушка у Тако была ненастоящая, страйкбольная. Но если Профессор или Аргус освящали шарики, то ничего, работало. Главное было их находить потом. Те же лернейские гидры распадаются после попадания, остается одна вонючая вода. А вот из зомби приходится выковыривать.

— Не трать время, — сказал Лиль. — На обратном пути заберешь.

— А если утащит кто? — с сомнением спросила Тако. Она уже подступала к зомби с ножом.

— Чихуа сторожит.

— Так точно, кэп.

— Когда дойдем до первого круга, оружие все равно придется оставить, — сказал Кид.

Лиль кивнул.

Двор прошли чисто: гидр тут не было — для них слишком сухо. А вот на первый круг наткнулись сразу за порогом. Дверь старая, обитая дерматином; обивка висела кусками. Решетка перед порогом, о которую полагалось скоблить подошвы, проржавела. Удивительно, как еще никто не спер: металл все-таки.

Лиль почему-то ожидал, что почувствует Ад заранее, — прошлые разы получалось. Но сейчас не вышло. Может быть, дом сэкранировал. Может быть, еще что.

А еще там стерег дракон: пристроился над притолокой, зараза, ну и дыхнул огнем, едва только Лиль вошел в длинную прихожую.

В то же время безнадежность навалилась на Лиля — каменной плитой, бесконечностью без выхода; попробуй тут не примени оружия. Попробуй вспомни про небо.

Лиля спасло то, что у него оружия с собой не было вообще. Только щит: — несерьезная плетенка из тонких веточек.

Щит он вскинул над головой, отталкивая от себя пламя, и оно послушно растеклось тонкими ручейками лавы. Щит обуглился, но выдержал — сделан на совесть, Лиль его несколько вечеров плел. А то, что прозрачный, так это хорошо — сквозь него можно смотреть.

Левый глаз, зрячий, встретился с правым, выпученным глазом дракона. Эффект был предсказуем.

— Прямо Маугли, — сказала Тако с нервным смешком, переступая останки дракона. Она так и не привыкла к этой особенности. — Или ты у нас наследник Слизерина?

— Брось оружие! — взревел Лиль.

Тако послушно разжала руки. Шедшего за ней Кида уже не нужно было просить.

А Лиля корежило.

В аду мы остаемся наедине с самим собой.

Зеркало отразит самое страшное — тебя.

Огонь там, где был левый глаз. Пустота там, где был правый.

Кость вместо руки.

И наконечник копья, обломок сариссы, сочащийся ядом, до сих пор загнан в твою грудь — тоже слева, там, где сердце.

Первое небо — ромашки.

Незамысловатые белые лепестки, простой и целебный запах.

Все неправда. Безнадежность — самый главный миф. Лживый ночной кошмар. Безнадежности нет, пока мы живы. Он, Лиль, раньше думал, что мир катится в пропасть. А когда мир докатился, выяснилось: не так все плохо. В пропасти оказалась теория Профессора о сакрализации многомерного пространства чувственным опытом. И растрепанная книжка стихов без титульного листа, которую он нашел у матушки До. И Кид, в конце концов.

Так, уже можно идти. Главное, удерживать в себе этот запах, ясный, четкий. Переставляешь ноги, одну, вторую, третью…