Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Валерий Вотрин

Алконост

Весть о том, что Бабанов едет в Индию, на всех его друзей действовала одинаково: все тут же бросались его отговаривать. Ему говорили про плохую воду и про непривычную еду. Его стращали грязью и антисанитарией. Ему рассказывали про болезни, которые даже современной медицине не по зубам, а то и вовсе неизвестны науке. Самим-то индусам хоть бы что, они привыкшие. Они вон могут воду из Ганга зачерпнуть и выпить. А по Гангу, между прочим, всякая дрянь плавает. Им-то что? Они привыкшие. А ты, Бабанов, загнешься моментально. Выпил — и до свидания. Светлая память о нем навсегда сохранится в наших сердцах.

Вскоре выяснилось, что Индия для русского человека все равно что война или сталинские репрессии: нет такой семьи, которой бы она не задела. Туда ездили, чтобы заболеть. Скоро Бабанов уже знал, что в числе популярнейших сувениров в Индии успехом у наших туристов пользуются желтуха, дизентерия и энтерит. Причем никто не приезжал обратно просветленным и постигшим потаенную небесную мудрость. Возвращались, оставив позади себя, на просторах загадочной страны слонов и раджей, изрядную толику своего здоровья. Дошло до того, что, стоило Бабанову где-нибудь в гостях заикнуться о том, что скоро ему предстоит служебная командировка в Индию, лица гостей разом суровели. Их взгляды как бы говорили: «Проклятая Индия! Сколько же ты еще будешь отнимать у нас наших отцов, мужей, братьев! Вот еще один хороший русский парень уходит, чтобы уже не вернуться. А он ведь еще такой молодой, совсем мальчишка! Куда только смотрит его начальство, посылающее парня на погибель!»

До отлета оставались сутки, а пришлось еще и дома выдерживать натиск жены. Алле тоже нашлось что рассказать. Кто-то там у нее отравился неизвестным фруктом, кто-то, желтый и скрюченный… Это я уже слышал, сказал Бабанов. Но ты же не дослушал! Остальное неважно, сказал Бабанов.

Последовали обычные упреки в невнимательности, и «ты не уважаешь моего мнения», и «к моим словам ты никогда не относился серьезно», и «день-деньской сижу дома и схожу с ума, понимаешь, с ума схожу, словом не с кем перекинуться, на улицу выйти невозможно, к подругам ты меня не пускаешь, хотя вовсе не такие они дуры, как ты про них говоришь, и эти твои звонки каждые пять минут: „Привет, милая! Как дела?“, хотя какие у меня могут быть дела, когда со времени твоего последнего звонка они ничуть не изменились, просто это ты так меня проверяешь, а когда сам приходишь домой, то такой вымотанный, аж смотреть на тебя жалко, и что ты там у себя в офисе целыми днями делаешь, ума не приложу, приходишь домой, падаешь и засыпаешь мертвым сном, а я допоздна пялюсь в телевизор». В прошлом году, напомнил Бабанов, мы ездили с тобой в Анталию. Это было хорошо, конечно. А после этого? Или ты мне всю жизнь теперь будешь напоминать, что мы ездили с тобой в Анталию? Мы ведь даже в театр не ходим, хотя твои болваны-друзья сидят там каждый день на первых рядах с сотовыми в руках и ушами хлопают, точно на сцене по-китайски говорят. Или по-индийски, добавил Бабанов. Ага, вот ты сейчас едешь в Индию, а что ты про нее знаешь? Ты же книг не читаешь, кино тебя не интересует. Спасибо, если мультик про Маугли посмотрел. Еще заразу какую-нибудь подцепишь. Игорь, пообещай мне, что, когда вернешься, наша жизнь изменится. Обещай мне, что она станет разнообразнее. Пожалуйста, пообещай мне. Ну, не попугая же мне заводить в конце-то концов!

Бабанов пообещал, а на следующий день улетел в Калькутту. Здесь он благополучно пробыл три дня, а поскольку договор был подписан в первый же день, и наметилось еще два подобных же контракта, один другого выгодней, он и думать забыл про воду да про болезни и только сетовал, что из-за занятости не сможет посмотреть на все здешние чудеса. Индия оказалась не такой уж страшной, какой ему ее малевали, по крайней мере, из окна автомобиля было что-то не видать целых кварталов бедноты, вымирающих от повальных эпидемий. Людьми индусы оказались хорошими и партнерами неплохими. Он, правда, боялся, что кто-нибудь из его партнеров не сможет поставить свою подпись под контрактом, потому что еще в школе им говорили, что индусы поголовно неграмотны, жестоко принижали и заедали их английские колонизаторы. Но выяснилось, что некоторые его партнеры учились даже за границей и пооканчивали тамошние университеты. Все они прекрасно говорили по-английски, и Бабанов, который закончил одну лишь восьмилетку и языков не знал, быстро успокоился — все нормально, все так и должно быть. Благосклонно внимая словам переводчика, он кивал и соглашался и чувствовал полнейшее удовлетворение. И лишь перед самым отъездом он вдруг вспомнил. Удачный ход дел совершенно заслонил мысли о доме, и последние слова Аллы о попугае странным образом трансформировались у него в сознании в просьбу. Несмотря на то, что ему было пора в аэропорт, он попросил отвезти себя сначала на рынок — может, там удастся присмотреть себе что-нибудь стоящее. Здесь, на рынке, Бабанов и купил алконоста.

Конечно, он не знал, что эта птица называется именно так. Он вообще не подозревал, что на свете существует что-либо подобное, и лишь сейчас с опозданием понял, что на прощание Индия все-таки явила ему настоящее чудо. Однако с бесстрастностью истого коллекционера он не подал вида, что изумлен до глубины души. Он спросил цену. Она его устраивала. Один из сопровождающих его индусов, сносно говорящий по-русски, настаивал, чтобы Бабанов поторговался. Но тому показалось это неуместным. За каких-то 500 долларов он мог купить не просто попугая, а кое-что покруче. У Аллы челюсть отвиснет. А то — в театр не ходишь, книжек не читаешь. А получи-ка вот эту штуку. Теперь, небось, не поскучаешь. Попугая ей подавай. Как бы ее вывезти, чтобы проблем не возникло? И пока он отсчитывал деньги, он заметил, что все вокруг замерли и перешли на шепот. Тогда он спросил, не отдавая денег, — поет хоть?

Этот вопрос вызвал замешательство. Теперь на него смотрели чуть ли не с возмущением. Возмущение было праведным, и это тоже было видно. Мало того, что смотрели на него те, кто приехал с ним, — их было четверо, все индусы, — но отовсюду, со всех концов базара, от лотков и лавчонок, сбежался вдруг и собрался любопытный, молчаливый и разнокалиберный народ, все какие-то носильщики, и торговцы, и разносчики, и дети, и просто праздношатающийся люд, и так, образовав вокруг Бабанова плотное кольцо, они смотрели. Может, они поняли, что он спросил, и удивлялись внутри себя, как он посмел спросить такое, а, может, глазеть было в их природе, — смотрели на Бабанова не мигая. И, очутившись в приливной волне немигающих этих взглядов, в которых сквозило нечто большее, чем просто любопытство, чувствуя себя в фокусе внимания чуть ли не всего города Калькутты, Бабанов вдруг ощутил, почувствовал, как проницаешь иногда сквозь уличный грохот трамвая равномерное тиканье ходиков, что кое-кто на него все-таки не смотрит.

На Бабанова не смотрела птица. А ведь должна была бы смотреть — Бабанов все-таки ее покупал. Но птице, похоже, было все равно. Она смотрела в землю, не отрывая глаз от полуобглоданного кукурузного початка, и лица ее было почти не видно. Бабанов заметил только, что оно женское и совершенно не похоже на лица индийских женщин. Большего он рассмотреть не смог, потому что сзади напирали, пожирая глазами деньги в его руках, к тому же птица временами резко поворачивала голову, не давая себя разглядеть.

Принимая от Бабанова деньги, продавец, худой иссохший человек в чалме, что-то коротко проговорил. Он сказал, тут же перевел провожатый Бабанова, что господину нечего бояться: Гаруда никуда не улетит, ибо у нее подрезаны крылья. Бабанов взглянул на крылья. Крылья были огромные, отливающие металлом, и не было похоже, что они подрезаны. Она осуждена, сказал индус. Быть может, она уже искупила свою вину, нам это неизвестно, ибо никто не может прозреть волю богов. Но у нее подрезаны крылья. Она не может взлететь обратно на небеса. Крылья заживут, полуутвердительно сказал Бабанов. Они не заживут сами, сказал индус. Вот оно как, сказал Бабанов. Спихнуть пытаются? — мелькнула у него в голове мысль. Но деньги он все же отдал.

1
{"b":"54596","o":1}