СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА

Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)

Закомуришка тридцатая

КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК РУЖЬЕЦЕ ОПРОБОВАЛ

Посвящается В. Тагакову

Браточки мои – числом тридцать восемь – сидят в кабаке, всё пробуют квасца да выпробывают медца да пивца.

– Братцы! – воплю.

Молчба́.

– Братцы, братцы! – воплю в два раза громче.

Молчанка.

– Братцы, братцы, братцы! – воплю в три раза громче.

Опять мо́лчка! А я продолжаю истошно вопить трошки – и всё с тем же успехом, ёшкина кошка.

– Тридцать восемь братанцев, братанцев, братанцев, братанцев! – раз-раз-раз-разозлившись, воплю в тридцать восьмой раз-раз-раз в тридцать восемь раз-раз-раз-раз громче, чем в прошлый, тридцать седьмой раз-раз-раз.

– Шо-о-о? – тихо шепчут братанцы в промежутках меж жуткими гло́ктами*.

– А я!.. А я!..

– Шо, шо – ты? – еще тише шепчут братанцы.

– Пукалку купил у целовальника!

– Ку... ку... купил? Купил? Купил? Купил? – выпучив глаза, тридцать восемь раз яростно вопят тридцать восемь братюков в тридцать восемь раз громче меня.

– Не купил! – кричит целовальник громче их всех. – Ограбил!

– Правда, ограбил? – уже значительно ласковее, понимаешь, глаго́луют брате́лки.

– Неправда! – возмущенно воплю еще громче целовальника. – Не ограбил!

– Правда, правда! – шепчет целовальник и гаденько улыбается. – Ограбил, ограбил!

– Молодец, Иван! – нежно, понимаешь, глаголуют братулейки тишайшим шепотом. – И ты совершенно прав: никогда ни за що не признавайся в содеянном!

– Да не грабил я вовсе! – воплю еще громче, чем в прошлый раз.

– Верно, Иван, говоришь! Именно так и надо! Иван, а Иван!

– Шо?

– Покажь ружье!

– Вот! Кремневое! Тульская, понимаешь, двустволочка, однозначно!

– Иван, а Иван! – нежно, понимаешь, глаголуют братулеечки громким шепотом. – Дай твое замечательное ружье подержать, дабы вблизи полюбоваться!

Хотел было я дать братюкам свое замечательное ружье подержать, вблизи полюбоваться, да кстати вспомнил седьмой наказ целовальника. Талды́* я братоцкам реця́ю*:

– Ружья́, жены и собаки на подержание не дают!

– У-у-у! – с оби́ждой* речет младший из моих братанцов, тридцать восьмой, самый глупенький. – Ну и не надоть! А ружьишко-то неважнецкое: не стрелецкое, а детское, понимаешь!

– Ну и шо, шо детское! – веско возражает мой старший братан, атаман. – Палить-то всё равно палит! На то оно, понимаешь, и детское ружьеце, щобы дети могли отбиваться от воров и грабителей, пока старших нет дома! Иван!

– Шо, пан атаман?

– Будешь отстреливаться от воров и грабителей, пока нас, старших брати́щ, нет дома! И ни шиша не бойсь: небось пронесет! Хорочё?

– Хорочё, пан атаман!

– Надо отвечать: так точно!

– Хорочё, так точно, пан атаман!

– Да не хорочё, так точно, а так точно! Хорочё?

– Так точно, да не хорочё, пан атаман!

– Ну вот и хорочё! Иван!

– Чё?

– За то, чьто ты самостоятельно добыл первое в своей жизни огнестрельное оружие, вот тебе от меня бескозырка!

– Ура-а-а! Действительно бескозырка?

– Ага! Зыришь: без козырька, ну разве не козырно?

– Ур-р-ра-а-а! Козырно! И в самом деле без козырька бескозырка! Необычайно козырно, однозначно! Но откуда она взялась?

– С моей татуированной башки, дурик! Ну, напяливай на свой калган козырную бескозырку, Иван! Хорочё?

– Хорочё, пан атаман!

– Да не хорочё, а так точно!

– Так точно, да не хорочё, пан атаман!

– Ну вот и хорочё! Козырно!

– Ивашка! – молвит мой второй по старшинству братаул, есаул, весь из себя блаародный, как какой-нибудь дон Додон, понимаешь.

– Шо, блаародный дон браташка?

– За то, чьто ты самостоятельно добыл первое в своей жизни огнестрельное оружие, вот тебе от меня тельняшка, дурашка!

– Ура-а-а! Неужели в самом деле тельняшка для меня, дурашки?

– Ага! Полосатая нижняя рубашка для тебя, дурашка!

– Ура-а-а! Но откуль, блаародный дон браташка?

– С моего татуированного тела, дурашка!

– Ну надо же! Тельняшка – полосатая нижняя рубашка с татуированного тела браташки! Для меня, дурашки! Браво!

– Ну, надевай на свое тело тельняшку, бравый Ивашка! Хорощо?

– Хорощо, блаародный дон браташка!

– Да не хорощо, а так тощно, дурашка!

– Так тощно, да не хорощё, блаародный дон браташка!

– Ну вот и хорощё, дурашка! Браво!

– Иван! Дурачище! – говорит мой третий по старшинству братище, казачище, разодетый как морской волчище.

– Шо, морячище?

– За то, чьто ты самостоятельно добыл первое в своей жизни огнестрельное оружие, вот тебе от меня черные-пречерные флотские брюки!

– Ура-а-а! Неужели в самом деле настоящие флотские брюки? Черные-пречерные? Без гульфика, ёшкина кошка? С откидным клапаном? Да с кармашками, шобы совать татуированные руки в потрясно скроенные брюки?

– Ага!

– Ура-а-а! Но откуда взялись эти совершенно потрясные брюки, в которые можно совать татуированные руки?

– С моих татуированных ног и всего, понимаешь, сплошь татуированного иного прошего, дурик!

– Татуированного?

– Угу, татуированного!

– Сплошь, ёшкина кошка?

– Совершенно сплошь, понимаешь! Ну, примеряй скорее потрясные брюки, в которые можно засунуть татуированные руки, дурик! Хорошо?

– Хорошо, герр гардемарин!

– Надо отвечать: так тошно!

– Хорошо, так тошно, герр контр-адмирал!

– Да не хорошо, а так тошно!

– Так тошно, да не хорошо, герр генерал-адмирал!

– Ну вот и хорошо! Совершенно потрясно!

Ну, тутовона другие братаны надарили мне ботиночки (два: разного размера и разного цвета от двух разных братовьев), черный ремень с двурогим якорем на золотистой пряжке, белоснежную форменку с синим гюйсом (а гюйс тот – с тремя белыми полосками и тремя наглаженными стрелками). Осьмой братанок подарил никелированную боцманскую дудку в пожизненное владение. Засим братюки оглядели меня и обомомлели, а там расхохотались. Долго хохотали: целых полчаса без перерыва! Потом вытащили из вещевых мешков сапожные иглы и суровые нитки и быстренько подогнали подаренную одежду под мой размер. Так что еще через пятнадцать минут я стоял перед браточками в полном летнем матросском облачении, с оружжо́м за плечом и весь в пулеметных лентах, дарованных последними тридцатью братовьями.

– Братцы, братцы! – шепчу я последним тридцати братовьям, сгибаясь под тяжестью подарочков. – Зачем вы отдали мне все свои пулеметные ленты?! Оставьте себе хотя б половину! Я б тогда б разогнул спину!

– Ничего, мы себе еще́жды* добудем! Лишь бы тебе хватило на перших порах!

– Вот спасибочко, ёшкина кошка!

Посмотрели на меня братанцы́ и с энтузиазизмом закричали:

– Молодец, хоть во дворец! Хоть в осенний, хоть в весенний! Хоть в летний, хоть в Зимний, однозначно!

– Всем молодец: без коз, без овец, зато в пульках свинец! Ну хоть сейчас – в Зимний дворец, однозначно!

– У доброго молодца из Зимнего дворца только и золотца, что пулечки из свинца! В Зимний, в Зимний! Учти, пострел: хорошо б тебе пострелять в зимней обстановке по учебным целям, бесконечнозначно!

– Русы волосы сто рублей, буйна голова – тысяча, а всему молодцу и цены нет. А всё это благодаря чему?

– Ну благодаря чему? Оружжу?

– Нет, благодаря нашим пулеметным лентам!

– Нет, благодаря моей боцманской дудке, отданной в пожизненное владение! Когды теперь мне ещежды другой боцман в темной подворотне подвернется?

– Нет, благодаря моей форменке с гюйсом!