- Но это очень дорогие картины, - машинально произнес Дмитрий, думая как раз о том, что с новой власти все может статься: отдадут в солдатские клубы подлинники Рембрандта и не почешутся.

- А хоть бы и дорогие, - встрял худощавый неожиданно воинственно. - Мы для того, что ли, кровь проливали, чтобы для нас буржуйские картины жалели?

Сознавая бессмысленность назревающей дискуссии, Дмитрий подбирал слова, которые помогли бы ему спокойно распрощаться с непрошеными спутниками, но как раз в этот момент дверь завхоза отворилась, из кабинета пахнуло густым махорочным дымом, и раздался голос Кутепова:

- Верно гуторите, товарищи солдаты. Не пожалеем. Приходите, смотрите.

Бывший боевой комиссар, завхоз Кутепов заржал, довольный своей шуткой, а Дмитрий, ретировавшись, направился в подвал, где располагалась его мастерская и, что его радовало сейчас куда сильнее, небольшая, но уютная столовая. Настроение от сознания этого факта поднялось до игривости.

- Слыхали? - заявил он с порога, чувствуя аппетитный запах кислых щей. Эрмитаж закрывают! Кутепову поручено поделить экспонаты между красноармейскими клубами.

Народ в столовой загалдел, а Дмитрий, довольный произведенным эффектом, встал в очередь и полез в задний карман брюк за продовольственными карточками.

Покончив с завтраком, он направился в мастерскую. Тут царил так называемый "рабочий беспорядок", но Дмитрий точно знал, где что лежит. Он склонился над испещренной мелкими трещинками старославянской иконой и вскоре, забыв обо всем на свете, целиком ушел в кропотливую работу.

Заглянула Аннушка:

- Здравствуй, Полянов.

- Здравствуй, - вздрогнув, ответил он. - Ты меня напугала... Я вообще сегодня какой-то дерганый. И ночью снился кошмар...

- А мне снился, - не дослушав, присела на стул рядом Аннушка, - очень хороший сон. Но потом я поняла, что сон этот очень грустный. Мне снилось, что все у нас по-старому. Так, как было... Будто бы жива мама, а папа здоров и весел. Мы пьем чай с пирожными. Дуняша, как юла, носится из гостиной на кухню и обратно, и всем нам тепло и уютно. Но самое главное, я посмотрела в окно, а там, на веранде - фиалки. Ты помнишь наши фиалки?

- Еще бы. Семена твой отец привозил...

- Кстати, Полянов, - прервала она, - что за глупость ты сморозил в столовой?

- А почему так официально - "Полянов"?

- Чтобы привыкал. Если ты не будешь помнить об осторожности, скоро тебя будут называть именно так. И еще добавлять "гражданин". Не "товарищ", заметь...

Когда Аннушка появилась в мастерской вновь, в конце дня, она была так встревожена, что голос ее срывался:

- Митя, я так и знала... - и она протянула ему сложенный вдвое листок бумаги.

С недоумением взяв его, Дмитрий пробежал глазами по строчкам текста, выполненного на ундервудовской печатной машинке, и поднял удивленный взгляд:

- В ОГПУ?.. - голос его прозвучал предательски глухо, словно он действительно знает за собой какое-то преступление.

Аннушка взволнованно зашептала:

- Все уже знают... Они все боялись нести его тебе... Елисеев собрался даже устраивать партийное собрание... Что же ты все-таки сморозил в столовой?

- Я думаю, это недоразумение, - неуверенно сказал Дмитрий, поднимаясь, все обойдется... Возможно, я вызван как свидетель.

- Свидетель чего?

- Ну, мало ли... - протянул он неубедительно, и Аннушка не удержалась от горькой улыбки. - Всякое бывает...

Как ни пытался Дмитрий отговорить Аннушку, она проводила его до самого здания ОГПУ и осталась ждать возле крыльца. Показав на входе повестку дежурному, Дмитрий двинулся в указанном ему направлении к широкой лестнице, по которой исконно хаживали, главным образом, "хозяева жизни". Прежде - графы и князья, нынче - те, "кто был ничем, а стал совсем"...

"Виновен... виновен", - нарушая грозную тишину помещения, противно скрипнули перила, когда Дмитрий, в один миг обессилев, тяжело на них оперся и сделал первые шаги вверх по ступеням. Услышав этот звук, он отдернул руку.

Постучав и войдя в скупо обставленный кабинет комиссара ОГПУ, он осторожно огляделся. Над сейфом с крашеными облупившимися боками он увидел портрет Дзержинского и, встретившись с ним взглядом, невольно отвел глаза. Взгляд Дзержинского был таким, словно он мог моментально определить, сколько тебе нужно всыпать плетей, чтобы ты стал мил и послушен.

Комиссар, человек без возраста и с внешностью, ускользающей от внимания, сидел за столом, заваленным пухлыми папками и отдельными пожелтевшими бумагами. Посмотрев сквозь Дмитрия, он взял со стола одну из папок и положил перед собой. Затем, продув папиросу "Герцеговина флор" и скорбно покачав головой, произнес так, будто бы ни к кому конкретно не обращался, а готовился к выступлению на сцене:

- Полянов, значит... - закурив, комиссар принялся перелистывать страницы папки. - Ну-ну. Излагайте.

- Что излагать? - растерялся Дмитрий, чувствуя, как страх в его душе сменяется раздражением.

- Вам виднее, - заметил комиссар, так и не оторвав взгляда от записей.

"Да что он, в самом деле?! - разозлился Дмитрий. - В кошки-мышки играет?"

Комиссар молчал. И тогда Дмитрий, не выдержав затянувшейся паузы, выпалил:

- Я не понимаю, в чем, собственно, дело. Да, мой отец - дворянин, но я даже не помню его. С родственниками в Германии я никаких контактов не имею! Я честно работаю на своем месте, и мое отношение к нынешнему режиму не мешает мне выполнять свой долг.

Комиссар наконец-то поднял на Дмитрия бесцветные глаза и посмотрел на него с нескрываемым интересом...

- Складно говорите... - пуская дым носом, произнес он. - Вы-то нам и нужны...

- Наконец-то! - все более распалялся Дмитрий. - Впервые кому-то нужен! Что, не привыкли?! А мне скрывать нечего! Да, я имел неосторожность публично высказаться, якобы Эрмитаж закроют, а картины раздадут солдатне. - (Комиссар поднял брови так, словно услышанное явилось для него приятным сюрпризом.) - Но это шутка! Понимаете, шутка?!

Дмитрий осекся. Сердце бешено колотилось, в висках стучало, и колени подрагивали. Комиссар сплюнул в мусорную корзину подле стола и туда же стряхнул с папиросы столбик пепла.