Литмир - Электронная Библиотека

Сергей Аркадьевич Крупняков

По следам Листригонов

Мне хочется обратиться ко всем, прежде всего к морякам, с требовательной просьбой – не давайте умирать поэзии кораблей. И сговоримся между собой на веки о том, чтобы не давать умирать поэзии вообще. Все люди, кто хоть раз вдохнул на рассвете родниковый воздух земли и моря, должны бороться за то, чтобы не давать умирать поэзии нашей жизни и нашей земли.

Константин Паустовский

Ветер дул, не переставая всю ночь. Он завывал в снастях, а море, ночное, тёмное, молчало. Казалось, оно готовило силы для рывка, слегка вздыхая редкими, пологими волнами. Но эти волны, не шли ни в какое сравнение с ветром. Временами порывы чуть не сбивали нас с ног. Тент сорвало ещё в час ночи. Палатку рвало из стороны в сторону, но она упорно держалась.

Мы давно не спали. Оба стояли у кромки моря и молчали. Сыну тогда было восемь лет, мальчуган уже имел три года морского стажа. Он стоял босыми ногами в воде, и изредка оглядывался. Его глаза, всё существо, словно кричало: «Ну? Когда же? Когда?»

Я молчал. Ветер был чистый норд. Он срывался сверху, с высокой скальной гряды. И давил с такой силой, что порой яхта слегка погружалась в воду. И тут же, вновь поднималась над рябью моря. Судно стояло между скалой и берегом. Утёс возвышался над водой довольно высоко. И всё лето хорошо служил нам: он защищал яхту от ветра и от волн. Но теперь всё было иначе. Ветер дул с севера. И мощная капроновая верёвка натянулась, как струна. Она работала, как страховка к якорю. Когда порывы ветра ослабевали, она провисала и погружалась в воду. Но тут же вновь натягивалась. И ветер сдувал с неё белые брызги, превращая их в солёную, водную пыль.

Я подошёл к канату. Сын пошёл было за мной, но тут же остановился: он увидел мой жест и всё понял. Мы давно уже говорили на языке жестов. В море, когда дорога секунда, не до слов. Я потрогал канат рукой.

– Выдержит? – спросил сын, медленно подходя ко мне, несмотря на запрет.

– Я же сказал, не подходи, – был ответ, – может и не выдержать, – добавил я тихо. – Как только рассветёт, надо уходить. Если канат лопнет, «Гикию» кинет на скалу.

Мы отошли чуть в сторону.

– Но волны, же нет, – с надеждой сказал сын. – Если оторвёт, успеем доплыть. Заведём мотор и в Севастополь. Ветер почти попутный.

– Так я тебя и взял, – я посмотрел назад, на скальную гряду, в надежде, что мама, с десятью литрами горючки появится раньше обычного. – На кого я тебя здесь оставлю?

В это время я не знал, что наша мама действительно всё почувствовала, и шла уже по тропе и ступеням Георгиевского. Но порыв ветра сбил её с ног, и она упала со ступеней на шершавй скальный откос, и травмировала колено. Но тогда мы этого ещё не знали…

– Я с тобой, – чуть слышно произнёс сын. – Не в первый раз.

– Не в такую погоду, – был ответ. – К утру раздует.

– Ещё как раздует, – так же тихо сказал мальчик. – Я тут не останусь. Да и как ты один?

– И не думай, – мы отошли от каната ещё дальше. – Замёрз?

– Есть маненько, – ответил он тихо. – Всё равно лучше вместе. Вон уже и светает. А палатку потом заберём.

Очередной порыв ветра чуть не сбил нас с ног. Крупные песчинки больно кольнули кожу. Канат натянулся и запел новым, низким звуком контрабаса. И вновь затих и опустился в воду.

– Эол шутит, – я попытался улыбнуться. Но сыну было не до улыбок – крупные песчинки больно кольнули лицо, всё тело.

Рассвет пришёл незаметно. Чем яснее проступала скала и судно, тем больше нарастали волны. Не маленькие «волнушки», а большие, океанские, пришедшие издалека. Они накатывались на берег, грозя своей медленной, неодолимой силой.

– Вот и раздуло, – тихо, про себя, сказал я, глядя, на горизонт.

Канат вновь натянулся, как струна. Мы сжались, точно это могло помочь «Гикии». И в следующий момент конец с треском лопнул. И счастье, что по линии натяжения никто из нас не стоял: кормовая утка, за которую был закреплён канат, вырвалась из доски вместе с болтами. И, как маленький снаряд, ударилась в воду у самой кромки прибоя.

– Ждёшь в палатке, – крикнул я сыну, и кинулся в прибой. Думать было некогда. Судно, оставшееся на одном конце, медленно пошло к скале.

Я плыл, и пульсаром звучало в мозгу: «сходни, сходни, лишь бы сходни…» Я не помнил, оставил ли я вчера сходни – лестницу с той, не видимой с берега стороны яхты. А это в данную минуту решало всё: успею ли, смогу ли вскарабкаться на довольно высокий борт яхты, если сходней нет?

…Сходней не было. Ну, да! Я ждал «гостей» и убрал их. До скалы осталось метров десять. И волна, покатая, тяжёлая, высоко поднимала и опускала судно, грозя разбить его безжалостно и неизбежно.

Там, сбоку, у самой ватерлинии, был небольшой резиновый отросток, выхлопная труба. Эта ступенька помогала мне взбираться на высокий борт. Но это было в спокойном море. А сейчас назревал шторм, да и сил после рывка не было. И всё же я разогнался, вышел на полкорпуса из воды, и ухватился, таки, за борт! Нога сама опёрлась о выхлопную трубу. И я, ещё не веря в удачу, перевалился на палубу.

До скалы уже было рукой подать. Быстро отбросил люк дизеля, и, сделав всё необходимое, крутанул тяжёлый маховик. Стартёра не было, и заводил я его каждый раз вручную. И, видимо, рука сама поняла, что второй попытки не будет: удар о скалу винтом или рулём будет катастрофичен…

Мотор завёлся с первой попытки. «Спасибо SABB, дорогой» – шепчу мысленно благодарности норвежским мастерам. Двигатель ровно задышал, осталось отвязаться от скалы. Но на это уже не было времени. Боковым зрением вижу нож. К счастью он на месте. Взгляд на громаду скалы. Она уже затмила всё вокруг, поднимаясь и опускаясь совсем рядом, обдавая ветром и брызгами, грозя прошарпать ноздреватой, шершавой своей боковиной, уязвимый, бронзовый винт «Гикии».

«Отпорник, нож, канат, винт, руль» – всё надо было делать одновременно. Явно не прокачать! И отчаяние осушило губы, горло, грозя неминуемым срывом. Я дал малый ход, протянул руку к ножу, готовый мгновенным рывком кинуться на нос, чтобы обрезать в нужный момент канат. При этом нельзя бросить руль. А придётся.

Маленькая рука, невесть откуда взявшаяся, опередила меня. Она выхватила нож, и тут наши взгляды встретились.

– Резать? – В этом звонком, детском, отчаянном крике было всё: и страх перед громадой скалы, и страх перед гневом отца, и отчаянная попытка победить то, что, казалось, невозможно было победить.

– Режь, – более глазами, чем голосом сказал я. И, схватив отпорник, оттолкнулся от скалы. Это спасло нас. Корма, готовая уже всем махом хрястнуть о риф, отошла. И я скорее почувствовал, чем увидел, как мы стали отходить от утёса. И его влажное дыхание растаяло, и становилось всё тише и тише.

Лавируя между подводными камнями, я дал средний ход. И судно, как живое, по пологой дуге, стало выкарабкиваться между громадой скалы, и ревущим, грохочущим, орущим мириадами обкатанных камней, прибоем.

Крутые, высокие, пенные волны грозили ещё одной бедой: всюду по пути таились подводные камни. И если в штиль они были не опасны и видны, то теперь всё изменилось. Огромный валун мог запросто провалить дно вместе с килем, если только неудачно окажешься над ним.

Новый порыв ветра накренил яхту. «А что было бы с парусами?» – мелькнула мысль. И всё же ветер сделал своё: «Гикия» явно не вписывалась в спасительную дугу. И рёв прибоя стал ощущаться уже не взглядом, а всем моим существом. Пришлось ещё круче навалиться на штурвал. Судно послушно довернуло. Когда я понял, что нагрузка на перо руля слишком велика, было уже поздно: трос лопнул, и штурвал завертелся в руках бесполезной вертушкой.

– Папа! – Крикнул сын, – трос!

Это была катастрофа. И мальчик увидел это в моих глазах. Судно, набравшее ход, потерявшее управление, пошло прямо на подводные скалы. А волны подымали и опускали его, и времени ни на что не было.

1
{"b":"557898","o":1}