Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Гергенредер Игорь

Лосевый Чудь

Игорь Гергенредер

Лосевый Чудь

Буколический сказ

Места эти звались Высокая Травка. Здесь было оренбургское казачество. Едешь четыре дня до Уральских отрогов, а травы с обеих сторон колеи двумя стенами так и клонятся на телегу. Высотой до конской холки.

Через нашу местность бухарские купцы проезжали на Казань. Летние дни разморят, от травяного духа человек пьян; кругом птички паруются. Купец в телегу положит под себя всего мягкого, его истома и пронимает. Тут озорные девки разведут руками заросли и покажутся голые. Недалеко от дороги у них и шалаш, и квас для веселого ожидания. Заслышат телегу и бегут крадком наперехватки. На самый стыд лопушок навешен.

Купца и подкинет. "Ай-ай, какой хороший! Скорей иди, барышня!" А она: "Брось шаль!" Посверкает телом, повертится умеючи - и скрылась. Так же и другая, и третья... Купец уж клянет себя, что не кинул: давай в голос звать. А они опять на виду: груди торчком, коленки играют. "Брось платок! Брось сарафан!"

Он и кинет. Горит человек - что поделать? На одной вещи не остановится. А они подхватывают - и пропали. А он все надеется улестить... Вот так повыманят приданое.

Но чтобы купец хоть какой раз получил за свой товар - не бывало! Какие ни нахалки, но тут казачки строги. Забава есть забава, но продажность в старину не допускалась в наших местах. Побежит купец вдогон - в травах его парни переймут: "Ты что, хрячина некладеный?!" Стерегли своих казачек.

Бухарцы страшно обижались, что ругают хрячиной. Жаловались начальству: у вас, мол, ездить нельзя, такие оскорбленья терпишь от молодых казаков. "Мы свинину не выносим на дух! А казачки-барышни красивые, хорошие..." И ни слова не скажут про озорство. Все-таки хотелось купцам, чтобы им девки показывались.

Но, конечно, такое озорство шло не отовсюду, а только от хутора Персики. Вот где снесли деревню Мулановку, там был в старину казачий хутор. Кто-то говорил, что его назвали по прелестям девок. Но вряд ли. Тогда все выражали гораздо проще.

Выражали грубо, но чего стесняться, если особая красота казачек была: выпуклый зад... Как киргизские кобылы огневые, норовистые, так и те девки были. Умели заиграть хоть кого. Закружат голову и разорят. А вон в станице Донгузской жили казаки-староверы - там ничего подобного. Суровость!

В Персиках веселье было от смешанности. Казаки много женились на калмычках. Около жили башкиры, они делали набеги на Калмыкию, приводили девушек. Те сбегали к казакам, окрестятся и замуж. Так же и красивых башкирок, если замужем за стариком, казаки сманивали. Потому даже русых было мало на хуторе, а светлой - и подавно не найдешь. Народ чернявый.

Среди него выделялась Наташка: вон как среди грачей чайка. За такую красоту лучше б сразу куда упрятать - чтоб без убийств. Белокурая; коса вот такой толщины! Жила с матерью, та пьющая. У Наташки был Аверьян, но его

родители ни в какую, чтобы он на ней женился: голь-голая. А красота чего на нее глядеть? Наташка собирала себе приданое, дразня бухарцев, но мать все пропивала.

А за хутором, на берегу реки Салмыш, жил старый персиянин. Для его дома возили отборную сосну из Бузулукского бора, за триста пятьдесят верст. Богач был. За какие-то заслуги наградило его царское правительство большими деньгами, и он почему-то угнездился у нас. Начальство его почитало, казаки относились с приглядкой. Уж такой приветливый; говорит как гладит, да медком подмазывает. Непонятный! Кто его знает: что он да как?!

Вот по его детям, видать-то, и назвался хутор. Персики: то есть персиянина приплод, малые персы. Старый-старый, жил тихо, а после вдруг наплодил...

Как вышло? Сперва он углядел Наташу на горячем песочке у Салмыша. Над берегом откос, вот с откоса он затрагивает ее: "Подымись ко мне в тень дерева, Наташа! Солнышко попечет". Тут Аверьян выходит на песок из кустов. У них с Наташкой только что была сердечность. Персиянин как ни в чем: "А, и ты, Аверьяш! как хорошо! Подымитесь для обсуждения".

Взошли; он объясняет. Будет он красить в доме полы, и вот что. Если Наташка и Аверьян - так, как их мать родила - исхитрятся по свежей краске до его спальни дойти и не попачкаться, на постели побыть и тем же путем обратно, он такое приданое даст! Ни у одной девки на хуторе не было!

Аверьян так бы его и зарезал. А персиянин посмеивается: "Я ее не коснусь. Вдвоем будете. Идите в обнимку. Хочешь, на руках ее неси, не выпускай. Все останется скрытым: заплот у меня вон какой высокий, без единой щелки".

Аверьян: "Ты иди к мужичью сули, а я - казак! Мы на всякое такое не продажны".

Персиянин: "Ты характер показываешь потому, что соображения не можешь показать. Как по свежей краске пройти сени, коридор, залу и спальню до середины и не попачкаться?"

Аверьян стал задумываться. Персиянин говорит: "Если попачкаетесь, деньги все равно дам. Ничего страшного. Только буду иной раз про себя напоминать. Но это безвредно. Может, и к удовольствию". Глядит на Наташку: что скажет? А она: "Я б согласилась, но только, мне кажется, вы будете подсматривать". Аверьян говорит: да! мы не согласны!

Но Наташка тут: "Тебе-то что?! Погуляешь - другую возьмешь, с приданым! А мне как?" Начинает рыдать. Персиянин успокаивает: зря, мол, Аверьян, так. Все честно. Тот говорит: сколько денег-то? "Три с половиной тыщи рублей!" Тогда были огромные деньги. Аверьян чуть не присвистнул. А Наташка так его прямо за руку. А персиянин такой с ними обходительный.

Аверьян спрашивает: будешь подглядывать? "Врать не хочу. Может, с саду подойду к окошку, из-за занавески гляну. Но вам это нисколько не заметно; значит, вы про то ничего не знаете. Не интересуйтесь!"

Ладно - Аверьян с Наташкой уходят думать. Он даже отправляется в баню, чтобы паром себя прояснить. Тут и мысль ему: мыло! к мыльной руке сажа-то не липнет.

Идут к персиянину: согласны. Утречко раннее, в саду у персиянина птички поют. Заплот кругом в два человеческих роста. Дорожка к крыльцу речной галечкой посыпана. Никого нет. Персиянин один. Выходит из пристройки: я, говорит, жду, жду... Двери дома настежь; крыльцо, сени и сколько внутрь видно

1
{"b":"56204","o":1}