Annotation
Рассказ третий
Уваротопулос Александер
Уваротопулос Александер
Проблема наблюдателя
Извилистые тела двух металлических змей, наколотых на бесконечный ряд железобетонных или деревянных перекладин, опоясывают долины, вонзаются в леса, изгибаются над реками, дерзко взметаются в горы. Окутываются сетью гудящих высоковольтных проводов, ощетиниваются частоколом бесчисленных серых бетонных столбов, разъездами, полосатыми шлагбаумами, фонарями разного света. Пути сообщения? Путями они были сто пятьдесят лет назад, когда узкие линии соединили столицу с провинцией, подстегивая и убыстряя неторопливую губернскую жизнь.
Или сто, когда тяжелые железные тела, обволакиваясь паром, пережигали в своих топках часы в километры, и когда ажурные конструкции из стянутого заклепками металла разрывали неплотную ткань городов.
А потом случилось то, что случается со всеми вещами, живущими много дольше века. И перерастающими свое предназначение. В бесчисленных разъездах, перегонах, отстойниках, сортировочных, депо возникает вдруг иной смысл. В их соединении заводится нечто особенное и странное, не имеющее названия в нашем дневном мире видимых предметов.
Оно подпитывается треском статического электричества, магнитофонными голосами в репродукторах вокзалов, искрами в тормозных колодках, стуком молотков обходчиков, нашими эмоциями, ожиданием и тревогой, надеждой и радостью, рваными поездными снами и грезами, но больше всего - незримой паутиной древних дорог, лежащих под горами щебенки и песка. Тех дорог, что среди бескрайних полей и лесов века назад вели к капищам и древним храмам, мимо погостов, по полям забытых битв, мимо разрушенных столиц истлевших царств, через омуты и туманы с бледными неверными ликами - то ли богов, то ли демонов...
Женщина докатила дорожную сумку, модель китайская большая дорожная, до проводницы, оттеснила в сторону вышедших освежиться двух мужчин из второго купе, - как айсберг вытесняет со своего пути мелкие глыбы, и начала суетливо рыться в сумке.
Явно челночница на вершине карьеры, подумалось Антону. Владелица двух ларьков и одного бутика напротив. Чем-то она похожа на Ваенгу. Такое же безвкусное постное лицо. Зычный базарный голос. И по закону пакости у нее билет в наше купе. До самой Москвы.
Антон дошел по перрону до своего окна, вернулся и застал челночницу на прежнем месте. Женщина пыталась вогнать длинную ручку в тело сумки. Китайская ручка сопротивлялась изо всех сил, но против русской женщины, имевшей дело с конями, избами и русскими мужиками, не устояла. С железным щелчком ручка села на место.
Челоночница выпрямилась, оглядела оттесненные ранее мелкие глыбы и встретилась взглядом с Антоном.
"Помочь?" - неожиданно для себя спросил тот. Он не собирался этого говорить, ибо такие женщины и помощь не совместимы. Мир галантности проскочен ими в погоне за житейскими благами. И любая попытка воспринимается как посягательство, домогательство и прочие мошенничества.
Женщина, не отрывая острого взгляда от Антона, после заминки кивнула.
Он втянул увестистую сумищу в вагон и вернулся на холодный перрон, под серое осеннее небо, с бесформенным туманом вместо неба и каплями начинающегося дождя.
Было тоскливо и тяжело, а холодный ветер, грозя близкими морозами, унимал близкую печаль, глушил ее чувствами озябшего тела. Там, в теплом купе, все вернется вновь - и понимание беспощадной несправедливости, и томительные тягучие часы с отрывками прошлого, повторяющимися вновь и вновь, так пусть же душе станет чуть легче хотя бы на пару минут...
Когда Антон вернулся, челночница, перебирая внутренности своей сумки, восседала на его месте. Как и было предсказано.
Черная дутая куртка, загнав одежду Антона в угол, гордо заполняла собой промежуток между стеной и верхней полкой.
Второе нижнее место занимал обстоятельный и говорливый Славик, в данный момент перегородивший своим животом коридор напротив расписания движения, поэтому выходило, что попутчице придется лезть наверх. А потом вниз. Задевая грузным телом все подряд.
Антон снова встретился глазами с женщиной.
- Ой, извините, - заторопилась та, - одну минутку.
- До конца едете? - спросил Антон.
- До Москвы, - кивнула тетка, спешно затягивая молнию.
- Давайте тогда поменяемся, вам будет внизу удобнее.
Когда вернулся Славик, Антон уже лежал наверху, уткнувшись подбородком в подушку и следя, как за двойным полуовальным окном сливаются в одну полосу кусты, столбы и лужи.
- Хорошо идем, - удовлетворенно огласил Славик. - График нагнали.
Он грузно впечатался в постель, заерзал, выбирая положение, отодвинул от края стола электронную книжку в кожаной черной обложке, поскреб начинающуюся лысину, а затем, давая выход кипучей энергии, вопросил:
- Может чайку забабахнуть?
Чаёк появился через десяток минут вместе с длинной проводницей, теперь в спортивной куртке поверх форменной рубашки. Вслед за чаем проводница положила на стол успевшую обветшать за пару часов "Тайны ХХ века".
- Спасибо за газету и приятного аппетита.
Она помедлила, а затем сказала, обращаясь к Вячеславу.
- Вообще-то, у нас ничего такого не бывает, как он пишет. Никакой мистики. Вот только рация иногда барахлит, это можно к мистике отнести? Сама включается и что-то балабонит, хотя в радиорубке все выключено. Причем ночью, зараза, когда только уснешь. Или вот входная дверь иногда открывается. Но это у нее замок сломан.
Вячеслав живо отхлебнул горячего чая, закивал согласно и заинтересованно.
- Что, неужели совсем ничего не бывает? Не поверю ни в жисть.
- Только железная дорога интересует? - спросила проводница. - Могу из жизни рассказать.
И добавила:
- Если интересно.
Вячелаву, судя по его виду, интересно было все, лишь бы скрасить поездное томительное время.
Антон вполуха слушал про золовку, про кота, шипящего на пустоту возле дивана, про деда, явившегося кому-то дальнеродственному глубокой ночью на девятый день.
Вранье, вранье это все, наплывала яркая жгучая мысль. Никто из них не приходит. Это мы ловим случайные шорохи, песни осенней листвы, отблески луны на обычном, звоны и скрипы нашего мира и лепим, лепим из них потустороннее. Призываем в свидетели яркие сны, путаем явь и околосонные грезы. Пишем трактаты о непознанном, раззадоривая свою фантазию.
Ну что Жеке стоит подать знак, хотя бы единожды, мимолетно, пусть во сне? Но вместо того - холодное молчание толстого мутного стекла. Что за ним - не разобрать, но сюда не доходит ни единый звук, ни единое дрожание.
Вот и все доказательства.
Антон тяжело вздохнул. На чем они схватились последний раз? Кажется, на камнях Ики. Да, точно. На черных и белых камнях и каменищах, найденных в середине прошлого века в Перу, с изображением непростых взаимоотношений людей и динозавров, людей и беременных женщин, людей и звезд. Древняя цивилизация, взахлеб убеждала она, испанские хронисты шестнадцатого века, наука скрывает неудобные факты! Ну и что, что никаких испанских хронистов не нашлось, а единственный летописец в том самом манускрипте ничего и близкого не писал. Ну и что, что цивилизация, достигшая высот развития, не будет пользоваться большими кухонными ножами, как универсальным средством познания мира. И вырезать примитивные рисунки на гальке не будет. Хотя бы потому, что текст гораздо информативнее пиктограмм.
Ты меня не убедишь, заявила Жека. Все правильно, потому что ничего рационального в ее доводах не имелось. Только вера. При том, что за плечами громоздился математический факультет универа, чистейшей дистилированной воды математика и суровая логика, выстраивавшая цифры и символы в стройные ряды множеств и пространств.
