Моя судьба изменилась в тот день, когда я впервые услышала тоскливую песнь.

Я проснулась, резко распахнув глаза, едва улавливая нить нот, сливающихся в одну мелодию. Это не инструмент, а голос. Голос, дурманящий сознание, заполняющий разум мыслями лишь о нем и о его песне. Стоит ли говорить, что уснуть в эту ночь я больше не могла? Чужая тоска едва прослушивалась, но очень давила на нервы.

– Что за напасть? – возмутилась я вслух и откинула одеяло.

Прохлада, наполнившая особняк, подсказала мне, что где-то открыто окно. Видимо Тетушке Мэй стало снова душно.

Обув мягкие тапочки, я потянулась к стулу, подцепила халат и надела поверх ночной сорочки, крепко запахнув его полы. Встала я не сразу, снова прислушиваясь к тонкому завыванию, выворачивающему душу наизнанку.

– Не показалось, – задумчиво передернула я плечами и покинула комнату.

Дверь в спальню, ночуя у близкой родственницы, я не запирала и всегда держала приоткрытой, пропуская внутрь немного света из коридора. Я боюсь темноты с детства.

Помнится, играла я, лет пятнадцать назад, с любимой компанией неподалеку отсюда. Мальчишки предложили спор, спущусь ли я с Анжеликой в подвал старого особняка, или нет. По слухам, дом пустовал, но они оказались неверными. Чтобы доказать друзьям, что девчонки тоже бывают «сильными», мы согласились.

Зайдя внутрь старого строения, ребятня указала на дверцу в полу под лестницей. Мы тогда думали, что это простой погреб, и смело его отворили, не придав значения свеже сколоченной деревянной преграде. Взяв слово с ребят, что ждать они нас будут у входа, мы подхватили керосиновую лампу и начали смело спускаться вниз, навстречу мраку.

– Интересно, там остались какие-нибудь соленья или закрутки от предыдущих жильцов? – спросила одиннадцатилетняя подружка, чтобы как-то разрядить напряженную и темную атмосферу.

– Сейчас узнаем.

Страх ушел, появился интерес. Среди детей давно гуляют традиции заглядывать в заброшенные дома и старые развалины, устраивая в них свои игровые базы. Но… Легкое и четкое дуновение ветерка из недр подвала мгновенно затушило лампу на середине пути. Мы застыли.

– Может, вернемся? Попросим у мальчиков спички и попробуем заново? – спросила Анжела.

– Мы уже прошли больше половины ступенек. Вернемся, это автоматический и справедливый проигрыш. Давай, вдоль стены.

– Я боюсь, – пискнула тоненько подружка и оглянулась назад.

Прошли мы, к слову, уже метров пять вниз. И тусклый свет сверху в мрачном неухоженном доме проникал сюда слабо. Если пройдем еще ниже, погрузимся в полный мрак.

– Пойдем. Быстро туда и назад, – взяла я Анжелку за руку.

– Ладно, – немного успокоилась она.

Еще пару метров мы преодолели медленно, ногами нащупывая под собой бетонные ступеньки. Снова легкое дуновение и дополнивший его шорох заставили нас замереть, всматриваясь в черноту перед собой.

– Ты слышала?! – шепнула Анжелка в ужасе.

– Да. Может, крысы? – предположила я.

И, как по заказу, шорох повторился.

– Мама, – глухо простонала подруга. – Я крыс боюсь.

– Не дрейфь, мы почти пришли.

Через несколько шагов ступеньки закончились и сменились ровным земляным полом.

– Все! Идем назад! – потянула меня Анжелка за собой.

Вдруг что-то звякнуло, и мы рефлектороно обернулись на звук. Всего на мгновенье я встретились с чужим яростным взглядом сияющих во мраке зеленых глаз.

Нас резко схватили за плечи, и мужской голос за спиной пробасил, отвлекая от ужасного зрелища:

– Вы кто такие?

Какой нас охватил ужас! Мы даже закричать не смогли, так и застыли, ожидая участи. Загорелась спичка, за ней лампа, и перед нами предстал сельский врач, Стюарт Гален. В желтом свете он выглядел ужасно. И мы обе сели на корточки и завыли от страха, прежде, чем поняли, кто перед нами. Какие-то там глаза, что мне померещились, ушли на задний план, а морщинистое лицо и спутанная борода напугали куда больше.

– А ну, марш отсюда. Сюда нельзя ходить! Чтобы я больше вас в своем доме не видел.

Как мы выбрались наружу, я не помню. Передо мной стоял лишь мрак подвала, шорох, прочно засевший в голове, и зеленые глаза полные гнева.

– Ты видела? – спросила я, переводя дух после долгого и позорного бега.

– Конечно, видела! До икоты довел, старый хрыч, – ругалась Анжелка, и в подтверждение своих слов звучно икнула.

– Да, нет. Я про глаза.

– Какие глаза?

– Там кто-то был.

– Я кроме мистера Стюарта больше никого не видела.

Меня накрыл еще больший страх. Одно дело бояться и знать вместе. Но, когда ты остаешься со своим кошмаром один на один, это уже невыносимо.

– Больше никогда не пойду в подвалы, – продолжала высказываться подруга. – И эти оболтусы сбежали. Даже не крикнули нам. Кто из нас еще трус!

С тех пор я никогда не спускаюсь в глубокие подвалы и сплю с ночником. Постепенно блеск зеленых глаз ушел из моей памяти, но страх к темноте остался. Мы выросли, Анжела успешно вышла замуж, а я так и осталась одна, раз за разом отказываясь от вечерних свиданий и ночных прогулок, довольствуясь кратковременными отношениями с одним и тем же строптивцем. Темнота и ее тени давят на меня, уже не напоминая о том случае, но ворошат неприятный осадок.

Сейчас я стою напротив приоткрытого окна в коридоре и смотрю на мрачный дом, утопающий в тенях старых деревьев. Стоит он достаточно далеко, на пригорке, и его вид по сей день не внушает доверия. Закрыв створку окна, тоскливый вой прекратился, и неприятное чувство в груди отпустило. Я тяжело вздохнула и развернулась, чтобы пойти лечь, как наткнулась на тетушку и чуть не закричала.

– Разве ж можно так подкрадываться, тетя Мэй?

– Не спится? – спросила она так, будто и не ждала ответа, зная его.

– Да. Похоже, ветер поднялся. Тебе снова душно? – спросила я тетю, положив заботливо руку ей на плечо.

– Немного было. Сейчас уже лучше. Я услышала, как ты захлопнула раму, и встала проверить. На всякий случай.

– Понятно, – кивнула я и вдруг спросила.

– Тетя Мэй, а Стьюарт Гален еще живет в особняке? – обернулась я к окну.

– А кто это?

Видимо совсем плохо с памятью у нее уже.

– Врач. О нем еще говорили, мол, золотые руки, волшебник.

– А-а-а. Стьюарт? Пропал он без вести шесть лет назад, – отмахнулась она.

– Как пропал? Почему ты мне не рассказывала? – изумилась я.

– А ты не спрашивала. И чего я говорить буду, ты его всю жизнь боялась и слышать о нем ничего не хотела. Да и зачем тебе, городской-то, наши сельские сплетни?

– А сейчас в том особняке кто-нибудь живет?

– Кому он нужен? – отмахнулась тетя Мэй. – Уже обветшал весь. Ждали, может, врач вернется, да так и сгнил.

– Не очень-то он на развалину похож, – задумчиво посмотрела я снова в окно. – Скорее на доисторическое строение.

– Прямо там. Приходили к врачу, как потеряли, лестница центральная пополам сложилась, как только фельдшер на нее зашел, еще тогда прогнила. Совсем за домом Гален не ухаживал, в работе утопал.

– Не пострадал фельдшер хоть? – хмыкнула я.

– Что с ним, молодым, станется?

– Ладно, пойду, попробую уснуть.

– Сладких снов, дорогая, – вернулась к себе пожилая родственница.

– И тебе, тетушка.

Я вернулась в комнату и снова разместилась на кровати, натянув одеяло до подбородка. Но не успела прикрыть глаза, как окно в коридоре с грохотом распахнулось, заставив меня подскочить на месте.

– Чертовщина какая-то! Я же закрывала на защелку. Или нет?

Пришлось опять встать, потянулся за халатом и… замереть. Моего слуха снова достиг тоскливый мотив, заставляя душу откликаться опаской и тревогой. Добравшись до злосчастного окна, я выглянула наружу.

Объективно – ничего примечательного не наблюдалось. Мартовский снег лежал толстым покрывалом под слоем наста, переливающегося тусклыми бликами в лунном свете.