А тут — игры на целую неделю! Женки и старушки начали пурны и сладкие пирожки печь, мелкотня к теплым опахам (1) и шапкам — цветные ленточки крепить, да деревянные копья строгать. А мужики с парнями принялись Город Астарлингов из снега и ледяных глыб возводить.
День за днем, наблюдая всю эту начавшуюся веселую суету, бывшая ученица Оренны тихонько вздыхала и спускалась к себе в заваленную травами, минералами и амулетами ронду (2), чтобы наедине с черным безымянным и неприветливым котом коротать вечера за колдовскими книгами.
Дарнейла и при жизни бабушки побаивалась этого огромного зверя. На руки тот, гордец, никогда не давался, только исключительно по своему желанию приходил иногда и садился рядом — будто какая-то пантера, право слово! А как глянет — так молоденькая месма (особенно попервой, когда еще восьмилетней сироткой попала к Орнелле в учение) и обмирала: глазищи — зеленые фонарики или крыжовник... но уж очень крупный, со сливу!
А ночи в наших краях действительно родились белыми, это на юге всё наоборот: летом светло — не уснешь, а здесь, как только луна-Моренница восходит, так и начинается второе время суток, по-нашему «белоскань». Так вот, к праздникам подготовка долгая, не сразу всех соберешь и пригласишь да на толпищу такую наготовишь! Дарнейла, как я уже говорил, приноровилась за изменениями в Воксхолле с башни поглядывать — всё развлечение и перемена в учении.
Деревня с высоты казалась девушке волшебным рождественским шаром (ну, если бы таковые водились в нашем мире!); а так ей, любопытнице такой, нашедшей по случаю в вещах своей покойной наставницы полированную хрустальную обоевыпуклую плашку, полюбилась эта забава: тайно рассматривать в магическое стекло вдруг становящихся близкими крошечных человечков, бегущих по делу между похожих на игрушечные домиками, или наблюдать, как на площади мастерят помосты для боев и танцев, протаптывают среди сугробов дорожки для гуляний, льют на реке лед… как растет ближе к Уктенскому лесу снежный городок. А если ветер был с гор, клоня синие столбы дыма в сторону башни, то юная отшельница могла слышать отголоски веселых разговоров — всё больше парней и немужних девок, — переклички селян и даже ссоры местных кумушек, визги детворы, обрывки песен работников и стук их молотков, гомон торговых гостей, привезших товары на ярмарку… Дарнейла щурилась на солнце, стараясь разглядеть в толпе сквозь свою хрустальную безделку хоть какие знакомые лица (ведь бывала вместе со старой хранительницей пару раз в деревеньке), но весь народ казался каким-то новым…
— Это «слезка» такая убогая! — поделилась она догадкой с котом, неизменно находящимся рядом. — Будто мутится в ней всё, только для розжига камина и идет… Негодная вещь, поломанная, видать. (Стекло ловило солнечные лучи даже ночью или если небо застилали грозовые тучи! Ну, это к слову).
Раздосадовалась месма, что ее-то в Воксхолле никто, вроде, не знает, так и на праздник, значит, не позовут! И собралась уже кинуть за ограду бесполезную окару (3) — как на выпуклой поверхности магического «дальнозора» отразилось… лицо красивого молодого мужчины, беззвучно что-то говорящего своему пожилому товарищу. Одеты оба были не по здешнему обычаю, да и не похожи на круглолицых и простоватых жителей долины. Парень — черноволосый, высокий, глаза такие жаркие, темные; лицо загорелое, а может, смуглый такой — южанин.
— И зубы, как жемчуг, — вслух сказала Дарнейла, чуть не носом упершись в стекло. Красавчик как раз в этот миг рассмеялся и поднял взор, вроде, на ее башню посмотрел… И только месма хотела повернуть хрустальную кругляшку, чтобы цвет глаз у незнакомца получше рассмотреть, — вскрикнула от боли и схватилась за руку, в которую по какой-то своей звериной причуде вдруг всеми когтями вцепился кот, до этого спокойно дремавший на ее юбке.
Стекло, конечно, выпало, пролетело сотню палинов (4), блеснуло пронзительной радугой и утонуло в сугробе.
— Ай! Что на тебя нашло?! — Дарнейла вскочила, от боли заплясала по крыше — аж брызги крови кругом полетели. — Гад такой! Как я теперь в снегу слезку разыщу? Плохой кот, мерзкий, пошел вон! — закричала в сердцах. А слово ведьмы это вам не просто «пф» и всё. — Чтоб я тебя, злюку мерзкую, больше не видела! — Черношерстого безобразника подняло в воздух, закружило и скинуло с башни… Так он к лесу и припустил, хвостом зигзаги по белому снегу, как тушью письмена, вырисовывая…
Хедике Мерейю, двадцатипятилетний торговец из баронства Квитарста, земли которого были сопредельны с нашими, жадно рассматривал красоты Гейсарнерской гулянки. Всё ему нравилось: красивые виды, горячие водопады, пестрые шатры. Только откровенные заигрывания и звонкое хихиканье смазливых толстощеких молодок вызывали у красавчика брезгливую улыбку:
— Никакого смущения у потаскух, — буркнул он своему товарищу, низенькому, но крепкому парню — Манью Барату из Захрута, где они вместе лавочку галантерейную держали. Тот покачал головой:
— А как по мне, зато незатейливы. Люблю таких — без кривляний да ухаживаний всяких. Глянь, сколько козочек на всё готовых, засидевшихся у мамок под боком. Такую только пальчиком помани — сама горит и уж подол до поясницы задирает!
— Нет, друг мой, не в упругих боках дело. Если уж крутить любовь… — Барат только хмыкнул, да глаза к небу завел. — Да! — не обращая на подколку приятеля внимания, продолжил Хедике. — Я бы выбрал девушку достойную.
— Ну поглядим-поглядим! — Усмехнулся в усы невысокий знаток амурного расклада. — Мы с отцом почитай десять лет наездом тут бывали. А я хоть и мало тогда в женском поле смыслил, но про пробляду… простушек-веселушек местных наслышан. Лярвы через одну, да блудницы. Вот прямо об заклад биться готов — не найти тебе нетаковскую.
— А я и не собираюсь. — Мерейю равнодушно махнул рукой в сторону площади. — Вон туда смотри, где народ толчется, и вспомни — мы по делу в экую даль ехали. Нам бы расторговаться побыстрей, ведь дома ждет солидное предприятие, аль забыл?
А в своей башне весь день Дарнейла не находила себе места: всё-то ей стало скучно и тиско (так у нас говорят о таком неспокое, что на всякие суетливые решения да глупые поступки толкает). Вот и наша красавица то к учению пристроится, но через минутку вдруг бросает и в кладовку бежит — травы, вроде, проветрить. Или зелье варить возьмется, да недосуг закончить. А иной час несется на чердак и до вечера старинные наряды, что покойная Оренна еще в молодости носила, перебирает. Дивные вещички, между прочим, находились…
— И как я в прошлый раз не приметила?! — Девчушка крутила в руках хитро украшенную перламутровыми пластинками меховую душегрею. — А цветочки какие замысловатые вышиты! Пуговки красивые — зелень необыкновенная, ишь как блестят! Жаль — велика, не по стати мне. — Дарнейла тихонько вздохнула, будто от собственной смелости дыхание у нее занялось, потому что мысли уже вскачь ее несли. — А как взять и колдовством уменьшить?! И… и юбку эту в тугих оборочках тоненьких надеть, и чепец бархатный… И на гулянье сходить. Ненадолго — просто музыкантов послушать, пряников купить! Нет, не надо мне пряников, — сама с собой заспорила месмочка, с восторгом разглядывая малиновые сафьяновые сапожки и в уме уже сбегая в них и во всех найденных нарядах по крутой, узкой и неутоптанной тропинке в деревню… — Это и так напечь можно, лучше жамки бочонок продать. А я, может, утку куплю или… кружев каких наменяю!..
Ну дурочкой же еще была совсем молоденькой наша Гейсарнейская владычица в ту пору, что тут скажешь! И то, к слову, все селяне у нас в Воксхолле не брезговали обменом. А что? Если есть у тебя нужная соседу вещь, а у него самого что приметное в излишке — так с чего медью напрасно бренчать? Ударили по рукам — и сговаривались.
Итак, приоделась Дарнейла, взяла было дубовый бочонок с хмельным напитком, однако тяжело показалось. Быстро перелила золотистую брагу в три станинных штофа, ковшик прихватила и пошла…
