Annotation
Косвенно связан с верлибром "На берегу Минция".
Римских Рене
Римских Рене
Мантусаил
Мантусаил
Все мы здесь наказаны, весь наш разбитый в несметных боях и кое-как склеенный наново контуберний. Наказан я, недавний - не соратник, квирит! - наказаны солдаты, разжалованные из мятежных легионов, а Канина, декан, если и не проштрафился, то явно поскупился на взятку, раз ему до скончания веков придется командовать сбродом вроде нашего. Но что говорить о людях, когда самая местность окрест тяготится неведомой карой: черные тополя вязнут комлем в трясине, ветвями во хлябях небесных, редкое солнце - дыра, полная инфернальных пламен, и река захлебывается глиной, утопает в глине - скользкой, холодной, рыже-красной, словно остывшая кровь.
От цельной речной воды утихает боль, но после мучительно медовеют раны.
В насмешку, и не иначе, называем мы его Мантуей - крошечный островок посреди болот, в полукольце мокнущего безымянного русла. Где мы в действительности - неизвестно, разве что не на берегах настоящего Минция, за это поручится любой из нас, даже Аррунт, который и не римлянин вовсе, а этруск.
- Да как же это вышло, Най? - спрашивает он меня. - Ты-то как сюда попал?
Спрашивает он, конечно, не про Мантую - и не про палаточное братство, сплотившее вчерашних незнакомцев, сухощавый и порывистый точно египетская борзая, проникнутый обостренным сочувствованием младший сын. Все мы здесь за что-нибудь да наказаны: я, горожанин, до мозга костей, до промозглого кашля за ребрами; перегрин Аррунт; Гемин и Гемелл, близнецы из розных пар, один с лицом прозрачным, словно стекло, другой - с пестрым, будто мурра, и Вописк, близнец-сирота, если верить его агномену.
- Только его нам и не хватало! - ухмыляется сквозь неряшливую щетину Бестия, который тоже, вне всяких сомнений, наказан - за то хотя бы, что который уже день ленится наточить как следует бритву. - Вот спасибо цезарю нашему, августу июльевичу, удружил!
- Не поминал бы ты всуе, - свысока - с высоты своего поистине варварского роста - советует Дивес, зябко кутаясь в длиннополую, длиннорукавную, не по уставу, тунику. - Смотри, договоришься когда-нибудь до фасок...
- Ну, я же не Най! - хмыкает Бестия. - Ты бы за свою шкуру лучше радел. Сам как девка - и катамит твой тебе под стать.
Аррунт беспомощно озирается: разговор он затевал никак не ради чужой ссоры. Дивес, не снисходя до ответа, презрительно узит глаза, тирона Фавста, за которым Дивес по жребию приглядывает, краска ярости окатывает до корней волос, длинных, словно у ребенка - или у женщины. Выпад Бестии направлен против них, и, пожалуй, старый служака по-своему прав: чти мы должным образом дисциплину, благую богиню, твердит он, неженка Дивес щеголял бы гусиной кожей до локтей и колен, а новобранец с замашками миста был бы острижен вопреки всем своим зарокам и обетам. Но здесь, на краю мира, в лагере, состоящем из единственной палатки, нечего и надеяться на безупречный порядок.
Завтра: сострадательный, не по возрасту искренний и не по чину откровенный Вописк запнется, переспросит, в смятении заломит пясти:
- Он же твой брат, Най! Император - твой брат!
- Но-но! - осадит его Фавст, так и не выполовший сорняков с подбородка. - Видали императора - сроду в войсках не был! То у нас не император, а принцепс!
- Попридержал бы ты свои драгоценные выводы при себе, - вмешается, высокомерно ценя предостережение, Аррунт, и на скулах его ярко проступят пощечины тлеющего озноба, а Вописк отмахнется, потрясенный до основания:
- Он же не мог сослать сюда своего брата!
Что правда, то правда: золотой молодежи в армии уготован трибунат, с широкой полосой для сенаторов и узкой - для всадников; для тогата вроде меня служба - всегда формальность, дань традициям, ключ к эдилитету, претуре и консульству. Однако Вописк ошибается - из нервов и фибр вместо плоти свитый подобно плетеному колоссу друидов, бледный до последней мурриновой пестрины в лице Вописк.
- Начнем с того, что он мне не брат, и...
- Ну вы же понимаете - не бра-а-ат! - передразнит Бестия, и разговор потонет в общем хохоте, и перекинется на кровосмесительные анекдоты, и принудит Вописка терзаться еще жесточе. Я не терзаюсь - аррогаций в нашем семейном прошлом было достаточно, чтобы любые узы теперь - брачные, братские - стали в глаза людей и богов инцестом. Не терзаюсь и из-за скабрезной недомолвки, на кои богат несостоятельный в иных отношениях Бестия, - нам нечем заняться и некуда пойти, и не так уж неправ, думается мне, эвокат Фавст, который грозится, наставляя юного Сагитту в рукопашной, оборвать, чтоб неповадно было, "девичьи локоны", а его воспитателю - укоротить одежду до "нормальной мужской" долготы, и пусть потом Канина, десятнической своей властью, хоть всю оставшуюся жизнь ячменем его в назидание потчует - он, Фавст, жалеть ни о чем не будет!
Вчера: Дивес, бродя поутру по мелководью, пальцами ног нащупывая мелкие монеты - от царских ассов до бедняцких оболов, доискивается наконец причин:
- Ты ему так и сказал, Най?! Так прямо и сказал, что он - бездарность?..
- Так прямо и сказал, - киваю я, углубляясь в реку выше по кровотечению. Но довела богоданного братца, а по совместительству - моего приемного отца, не прямота - довело его то, что я солгал. И даже не потрудился скрыть, что лгу.
И вот - полусырой костер, и жидкая - фашин не нарежешь! - осокоревая молодь вперемежку с тенями, и наспех слепленный из глинистой слякоти трибунал, где под сенью копья, коронованного пучком сена по образу и подобию древних знамен, ржавеют останки нашей бесславной арматуры, и сплошь в скользких, рыже-красных, свежеосвежеванных лужах форум, где стремительный, гибкокостый Сагитта на спор ловит стрелы, которые Гемелл, близнец-одиночка, заботливо надписывает, со значением проговаривая вслух каждое слово: "Ищу-у-у... за-а-адницу... Ти-и-ита!" Близнец-сирота перекрикивает легендой о маркоманском боге, которого по весне приносят в жертву, разя дротиками из омелы. "Ну вы же понимаете - из оме-е-елы!" - со значением тянет Гемелл под общий хохот, и поле ораторского сражения остается за ним.
Копье в боевой значок превратил Бестия. Чего в этом поступке больше - богобоязненности или кощунства, не скажет, наверное, и он сам.
Завтра: декан переквалифицируется в кампидуктора и примется гонять новичка по форуму, раз за разом повергая в горячий человеческий и смертный земной пот, вынуждая ползти из-под приставленного к горлу меча - не безобидной фикции, выструганной из дрянного черного тополя, что легче теней и мягче потемок, которой защищается этрусский мальчишка, а гибельно очиненного металла.
- Против собаки оно самое то - с палкой, - щерится Сагитта, его опекун.
- Вставай, щенок, - произносит Канина, вдавливая острие в мякоть, а тирона - в грязь. Аррунт бледнеет от гнева всем своим стекольно-прозрачным лицом - словно молока в тонкостенную чашу плеснули. Но молчит - не то Сагитта, чего доброго, гаркнет: младшеньким , мол, помалкивать бы, покуда кудри в храм не сданы и игрушки на алтарь не возлож ены , и оскорбление удвоится, утроится, станет совершенно нестерпимым.
