И как душеполезно и отрадно знать историю Родины, Державы, Отечества, любимой России! Людей, события, обычаи, костюмы, кухню. Знать русскую литературу, живопись, музыку. Ведь все они лучшие в мире. Почему? Потому что выращены православием. Другого ответа нет. Душа у мира славянская, а душа безсмертна.

ТАМ, ВНИЗУ...

.. .узкого и мокрого оврага гнули дуги и полозья для саней. Свершалось большое дело: дерево, обтесанное под нужный профиль, сгибалось, чтобы застыть в изгибе.

Заготовки, продолговатые дубовые плашки, распаривали в камере над котлом до потемнения. Они были так горячи, что к гибочному станку их торопливо несли в рукавицах. Один конец закрепляли в станке, другой привязывали к валу. Мужики наваливались на ворот и медленно ходили по кругу, каждый раз нагибаясь под канат.

«Хорош!» - кричал главный. Он скреплял концы лыком. Намертво согнутые дугу или полоз оттаскивали в сторону.

Некоторые заготовки не выдерживали, трескались. Их не выбрасывали. Их бросали в топку под котел.

ЗАТО ВЕСНОЙ.

День пасмурный, долго тянется. После обеда идет снег. Он вперемешку с дождем, снежинки темные.

- Через месяц после первого снега начинается зима, - говорю я пришедшей с улицы женщине. Пальто мокрое, и дорогой мех на узком воротнике некрасивый. - Но это среднегодовое, многогодовое, нынче может и не сойтись.

- И не плакала, - говорит женщина, - а ресницы потекли.

- Если через месяц начнется зима, то поверим в наблюдательность предков.

- Господи, - говорит она, быстро поправляя прическу, - о чем ты думаешь? - И, наладив красоту, садится к столу и говорит, что пасмурно, что в такую погоду что ни надень, все убивается, - А ты еще говоришь, что зеленое - цвет надежды. В такой день ничем не спасешься.

- Зеленое не по цвету, а по смыслу: дождаться первой зелени означало выжить.

- Да, вот что! - спохватывается она. - Все забываю. Дай мне Монтеня.

- Обязательно Монтень? Возьми «Летописца». Мне кажется, наши летописи заполнялись осенью. Так же мрачнело и снег таял. В летописях...

- Ой, не надо. Не лепо ли бяшеть! Аще кому хотяше! Монтень хоть переведен, а это когда еще соберутся.

- Возьми «Назиратель». Он переведен с латыни на древнепольский, оттуда к нам. Узнаешь, как ставить дом, лечить заразу, сажать овощи...

- Ах, - говорит женщина, смеясь и трогая щеки сухой чистой ватой, -«извозчики-то на что»?

Отходит к окну, смотрит вверх, вытирает стекло.

- Ослепнешь, - говорит она. Снова долго смотрит, поворачивается: -Да, да. Раньше или позже, но каждый год приходил первый снег. Мальчишки радовались, а матери боялись, чтоб дети не простыли.

- Босиком бегали, а крепче были, - говорю я и злюсь неизвестно на кого. - Смотри, сейчас одеты, обуты прекрасно, а без конца болеют, совсем хилый народ...

- Все-то ты знаешь, - иронически замечает женщина. - Скажешь, сидели на печке, одни лапти на всех...

- Зато весной...

- Да, весной. Весной, да. Им снова радость.

Мех на воротнике высох и потрескивает, когда она проводит по нему ладонью.

На окне как будто легкие кружевные занавески.

Снег все гуще.

К вечеру светлеет.

* * *

...и оказывается, что эта томность, это изображение разочарованности, весь набор интеллигентного кокетства - все это оказывается обыкновенной человеческой усталостью.

- Никаких нервов не хватает, - говорит она и виновато улыбается.

И я вижу - не врет: замотана до последней степени. А минуту назад думал: игра.

- К вечеру я буквально труп, - говорит она.

Я беру ее на руки и несу в спальную комнату. Пока иду коридорами, она засыпает, и тело ее, тяжело обвисшее, становится легким.

В детской, около окна, стоит девочка и смотрит вниз, на белое дно двора. Девочка слышала наш разговор. Спрашивает:

- «Слово о полку Игореве» - первая русская книга. А какая будет последняя русская книга? Слово о другом полку?

Ночью я выхожу на балкон и не могу понять, исчезает луна или зарождается. То ли туман, то ли такой насыщенный воздух.

Тепло. Снег тает.

Не пора ли нам, братия, начать старыми словесами новую повесть?..

КУЧА-МАЛА

- КУЧА МАЛА! - так кричали мы в детстве, затевая битву стенка на стенку. Налетали, сшибали друг друга с ног, сами валились. Кто был внизу, старался вырваться, вынырнуть и оказаться наверху. Кричал: «Я -главный!» Так и моя бумажная куча: какая бумажка оказывается сверху, та и, на время, главная.

У МЕНЯ БЫВАЛО: советовали редактора взяться за так называемую проходную тему или просто переделать что-то уже написанное, «сгладить углы», «спрятать концы», для моей же пользы советовали: книга выйдет, все какая копейка на молочишко. Нищета же одолевала. Я даже и пытался переделывать написанное. Но Бог спасал - не шло. «Не могу, не получается, - говорил я, - лучше не печатайте». То есть бывало во мне малодушие - известности хотелось, благополучия, но, повторяю, Господь хранил от угождения духу века сего.

ТУНИС, ПОСОЛЬСТВО, пресс-конференция. Мы с Распутиным отвечаем на вопросы. Приходит записка: «Будьте осторожнее в высказываниях - в зале враждебные СМИ». Но что такого мы можем сказать? Какие секреты мы знаем? Скорее всего, чекисты посольства опасаются за свое место. Значит, есть что-то такое, что может повредить Советскому Союзу? Ничего не понятно.

«Нас объединяет культура, она независима от политики, систем устройства государств, есть единое общемировое движение человеческой мысли», - это один из нас. Другой: «Разделение в мире одно: за Христа или против Него».

Встреча долгая. Долгий потом ужин. Один из советников, подходя с бокалом: «О культуре очень хорошо, но о разделении немного неосторожно». - «А разве не так?» - «Так-то так. Но, может быть, рановато об этом?»

КАРФАГЕН

И было-то это совсем недавно. Тунис. Ездили в Бизерту, видели умирающие русские корабли. И, конечно, в Карфаген. Услышать голос римского сенатора Катона: «Карфаген должен быть разрушен».

Остатки амфитеатра. Осень. Мальчишки вдалеке играют в футбол. Раздеваюсь и долго забредаю в Средиземное море. Даже и заплываю. Возвращаюсь - надо же - полон берег веселых мальчишек. Аплодируют смелому дедушке. Под ногами множество плоских камешков - «блинчиков». Вода спокойна, очень пригодная для их «выпекания». Бросаю - семь касаний. Кружочки аккуратно расходятся по воде. Еще! Десять. У мальчишек полный восторг. Неужели так не играют? Во мне просыпается педагогическое образование. Учу подбирать камешки. Выстраиваю мальчишек. Их человек двадцать. Бросаем. Вначале для практики, потом соревнование. Вскоре выявляются лидеры. Вот их уже пятеро, трое. И наконец два последних. У одного получается пять «блинчиков». Объявляю его победителем и - что-то же надо подарить - дарю кепочку с эмблемой Фонда святого апостола Андрея Первозванного. Благодарные мальчишки дарят мне... футбольный мяч. Передариваю его самому маленькому, у которого пока не получилось бросать камешек по глади воды. Ну не все сразу, научится.

Около монастыря Преподобного Герасима Иорданского возрождается античность, строится амфитеатр Александра Македонского.

НИЧЕГО НЕ НАДО выдумывать. Да и что нам, русским, выдумывать, когда жизнь русская сама по себе настолько необыкновенна, что хотя бы ее-то успеть постичь. Она - единственная в мире такого размаха: от приземленности до занебесных высот. Все всегда не понимали нас и то воспитывали, то завоевывали, то отступались, то вновь нападали. Злоба к нам какая-то звериная, необъяснимая, - это, конечно, от безбожия, от непонимания роли России в мире. А ее роль - одухотворить материальный мир.

А как это поймет материальный мир, те же англичане? Да никак. Но верим, что Господь вразумит.