Annotation
Жарков Евгений Александрович
Жарков Евгений Александрович
Город, небо, поле, я
Я сидел спиной к кабине и видел, как от меня убегают поля, улицы, деревья и крыши домов. Лента шоссе ужом уползала влево, взбираясь на городской холм, у подножия которого она раздваивалась, и часть её перпендикулярно отходила в южном направлении, наведываясь небольшой, отслоившейся своей полоской, на местную заправку, где время от времени наполняли свои баки всевозможные колхозные ГАЗы и УАЗы, машины маслозавода, а также юные любители вождения, урвавшие раздолбанную копейку у хмельного отца и украдкой, закоулками, пробравшиеся к заветной бензоколонке на окраине города. Между мною и заправкой раскинулось большое, идущее под уклоном вниз поле, засеянное какими-то непонятными стебельками виноградного цвета, по нему туда и сюда перелетали птички. Время от времени дул тёплый южный ветер и создавалось ощущение, что стебельки, склонив к северу свои вершинки, приветствовали кого-то, кто шёл или ехал за нами.
Полоса асфальта кончилась и пошла обычная просёлочная дорога. Старый трактор с прицепом трясся на ухабах, поднимая за собой клубы пыли, вместе с ним тряслись и его пассажиры - все мы. Двое, включая водителя, сидели в кабине, а пятеро, и я в их числе, вцепившись руками в борта прицепа, всеми силами старались удержаться и не расшибить в кровь головы, а то и того хуже - вылететь на дорогу. Вместе со всеми нами тряслось поле, тряслась заправка, и подпрыгивал городской холм. Городской холм был весь засажен деревьями и усыпан небольшими деревянными домишками, и походил на чешуйчатую грудь дракона. Там, на его вершине, ютился весь наш городок, там встречались и разбегались в разные стороны многочисленные улицы, улочки, закоулки, красовалась единственная в городе площадь - место встречи всей городской молодёжи, место проведения ярмарок и концертов, место с наибольшим скоплением кафе и баров - целых три штуки. Там же красовались купола главного городского православного храма, в котором меня крестили семи лет от роду, напротив храма, на другой стороне площади громоздился похожий на здоровенный коттедж старый костёл. Он плохо выглядел, был неопрятен, зиял штукатурными проплешинами и весь был облеплен строительными лесами, по которым в будние дни муравьями сновали строители, должные вернуть костёлу его былую угрюмую мощь и красоту. Такие же леса были поставлены возле двух уцелевших башен нашего древнего замка, но строители на них показывались последний раз лет десять назад. Рядом с развалинами замка красовался довольно высокий холмик, который, по преданию, городские жители насыпали своими шапками в честь известного поэта, своего земляка. Памятник поэту был тут же.
Справа от меня тянется кладбище. По краю его растут высокие деревья - осины и тополя, на могилах между ними тоже растут деревья, так что кажется, будто кладбище было устроено в роще, хотя деревья, скорее всего, высажены позже. Иные из них - настоящие великаны, с потрескавшейся грубой кожей и кучерявой шевелюрой, которая изумрудится множеством испуганных, дрожащих листьев, поддеваемых ветром и стыдливо приоткрывающих иногда глазу свой бархатистый бело-зелёный испод. Под сенью ветвистых и не очень крон притулились большие, орехового и бордового цвета, кресты, то и дело поблескивающие своими лакированными плечами от случайно пробившихся к ним сквозь листву солнечных лучей; старинные гранитные обелиски со скорбящими ангельскими ликами, грубо вырезанными тяжёлой рукой неискушённого в этом деле деревенского мастера; мрачные надгробия из чёрного мрамора с крапчатыми, смотрящими откуда-то из глубины потусторонья лицами умерших; коричневые, зелёные, серебристые, подёрнутые кое-где налётом ржавчины пирамидки с красной звездой на макушке и привинченной стальной табличкой спереди, на которой затейливыми завитушками выведено имя усопшего. Цепи, прутья, арматурины оградок были почему-то почти все выкрашены в чёрный цвет и терялись на фоне таких же чёрных стволов деревьев, особо выделявшихся своей чернотой в жаркие солнечные дни, такие, как этот. За рощей кладбище расползалось на несколько сотен метров голой безлесой поляной. Здесь лежат те, кого я когда-то знал. Друзья, родственники, знакомые. Все они умерли по-разному, по-разному относился к ним я, но в итоге они получили примерно одинаковые участки на необъятной равнине моей памяти, выныривая из забвения и напоминая о себе порой в самые неожиданные моменты.
Солнце висело высоко над нами, горело жарко, но не изнуряло, наоборот - нежно касалось своими лучами кожи. Ехать было приятно и легко; ехали мы на маслозавод - воровать покрышки. Серёга урвал у отца старый тракторишко с прицепом и мы, воодушевлённые этим, намеревались накрасть целую кучу поношенной резины, которой на маслозаводе всегда было завались, и, побросав её в кучу на выбранной нами для праздника поляне, возжечь вечером костёр, нет, пожалуй, даже кострище, каких ещё свет не видывал, на радость жителям всей нашей улицы, которая, будучи окраиной, всегда почиталась чванливыми обитателями городского холма деревней. В детстве все наши костры казались нам недостаточно большими, какими-то маленькими и ущербными, а всё - мы были уверены - из-за нехватки покрышек, которых мы просто физически не могли натаскать много, поскольку маслозавод стоял в нескольких километрах от нашей улицы и катить покрышки приходилось вручную по полям, ухабам, а иногда и непролазной, свинячьей грязище.
До заводской ограды оставалось метров пятьдесят, мы оставили трактор и пошли пешком. Сколько себя помню, с самого моего детства, как только я наравне со всеми стал принимать участие в купальских приготовлениях, в заборе, который представлял собою крупноячеистую металлическую сетку, поделённую вертикальными железными рейками на равные квадраты, вот в этом самом заборе была огромная дырень, которую никто и никогда не заделывал. Через эту дыру отлично пролезали даже самые большие мазовские колеса, а проделана она была ещё нашими отцами, если не дедами. Вдоль самого забора росли всевозможные кусты, среди которых выделялся высокий куст какалуши, ягоды которой ещё не успели созреть и по своему цвету охватывали довольно широкий спектр - от бледно-зелёного до жгуче-красных и тёмно-лиловых - значит ягоды спелые - тонов. По старой привычке все мы собрались возле этого куста и, разобрав каждый себе по приглянувшейся ветке, стали неспешно поедать ягоду и обсуждать наши дальнейшие действия. Сошлись, как обычно, на том, что одного надо оставить на шухере, а остальные должны всё делать быстро и по возможности тихо.
Маслозавод гудел, как улей с пчёлами, иногда где-то в отдалении взрыкивали грузовики и тракторы, ржали кони, мычало на разные голоса пасущееся невдалеке стадо. Наши губы и руки были в чёрных пятнах и разводах. Я набрал полный рот ягоды и долго её пережёвывал, потом стиснул зубы, состроил злобную рожу и языком протолкнул вперед слюну. Тёмно-фиолетовой жижей она растеклась по подбородку. Я посмотрел на друзей, засмеялся, тут же поперхнулся и закашлялся. Кто-то двинул меня ладонью по спине. Когда кашель успокоился, и я взглянул на пацанов, то увидел, что все они довольно усмехались и утирали запястьями чёрные подбородки. Вдоволь порезвившись, мы подогнали трактор ближе к забору, оставили возле него Серёгу, а сами пролезли на территорию и осторожно, посматривая по сторонам, пошли к хорошо знакомому нам месту. Маслозавод был уже стар и убог. Корпуса и цеха на его территории стояли с выбитыми окнами и ободранными стенами, возле которых были навалены кучи мусора, битые стёкла, куски железа разной степени заржавленности. Под навесом из дырявого шифера лежала белая, с пятнами ржавчины спереди, кабина от МАЗа, напоминавшая своей наружностью конопатую рожу. Метрах в десяти перед кабиной, прямо по центру двора, заграждая собой проезд, развалился задний мост - видимо тоже от МАЗа. Все четыре колеса его были подпёрты спереди и сзади красными кирпичами, хотя куда и как он мог укатиться, было не совсем понятно.
