Я поменяла часть своей стипендии на доллары образца шестидесятых годов девятнадцатого века и направилась в отдел исторической одежды, где мне уже должны были приготовить нужные комплекты, подогнанные под мою фигуру.

– Белла, шикарно выглядишь! – усмехнулся Майк, вбивая мое имя напротив списка выданных мне вещей. – Тебе идут платья девятнадцатого века.

– Передать тебе платок? – осведомилась я, крутясь перед зеркалом. Мне и самой нравилось, как я выглядела.

– Зачем? – удивился парень.

– Слюни вытирать! – усмехнулась я, крутнувшись на каблуках, и направилась к выходу. Вдогонку мне полетел хохот Майка.

Все мои знакомые считали мою будущую специальность – документалист-временщик – слишком скучной. По их мнению, совершенно не интересно заниматься рутинной работой, создавая голографические видео событий прошлого. Открытия в этой области случались редко, считалось, что творчество людям моей профессии не грозит, а потому документально-временной факультет в университете пространства-времени не был в числе престижных.

То ли дело – «Физика пространственно-временного континуума»! Факультет считался элитным, ведь там проводились исследования структуры ткани времени, и даже поговаривали, что некоторые смельчаки замахивались на небольшие пространственно-временные конвертации. За что, конечно, получали по шапке.

Но я гуманитарий на всю голову, изучение технических дисциплин было благополучно заброшено мною еще в школе. Но не это заставило меня поступить на докфак. Я на самом деле была в восторге от своей специальности! Конечно, не съемка временных событий меня влекла, а возможность каждый раз быть новым человеком, жителем разных стран и эпох. Словосочетание «путешественник во времени» в наше время уже было архаизмом, но я мысленно называла себя именно так. С десятилетнего возраста я стала грезить «путешествиями во времени», прочитав Жюля Верна. Его книги я читала тайком, так как он являлся замалчиваемым и неодобряемым автором. По закону человек, оставшийся в прошлом и выдававший, пусть и в виде фантастической литературы, сведения о будущем, является персоной нон грата. Прибыв из двадцать первого века в девятнадцатый, он влюбился, а затем и женился на своей избраннице, заблокировав к себе доступ, чтобы его не могли выдернуть в будущее… ну, то есть, в его настоящее… Короче, в двадцать первый век.

Таких попыток невольного вмешательства в прошлое было зафиксировано не так уж много, так как с детства мы были воспитаны в почитании «эффекта бабочки». Никому не хотелось быть причиной войн, катастроф и прочих трагедий, а именно это вызывают люди, вмешивающиеся в ткань пространственно-временного континуума.

Видимо, Жюль Верн любил свою жену сильнее, чем человечество. Я не осуждала его, считая, что человек имеет право на свой выбор. Может быть, я достаточно легкомысленно относилась к его вине, так как не смогла до конца уразуметь причинно-следственную связь между действием и событием. На мой взгляд, аргументация сторонников «эффекта бабочки» была достаточно слаба и притянута за уши. Мне никто так и не смог убедительно доказать, что гибель «Титаника» в тысяча девятьсот двенадцатом году произошла по вине деда капитана, Эдварда Смита, который тоже нарушил запрет на вмешательство и остался в прошлом, женившись на женщине из простой семьи и став обычным гончаром. Ну и что, что в том времени не должно было существовать Эдварда Смита-старшего, а соответственно, и его внука? Корабль-то утонул из-за встречи с айсбергом, и любой другой капитан точно так же мог принять неверное решение. Но как однажды заявил Карл Хампе, история не терпит сослагательного наклонения, а, следовательно, нельзя сказать: «Если бы был другой капитан…» Был Эдвард Смит, потомок своего деда Эдварда Смита, которого там не должно было быть. А значит, он и был виноват.

Конечно, сама бы я не рискнула сделать нечто противоречащее закону. Просто побоялась бы взять на себя ответственность. А вдруг все-таки временщики правы, и «эффект бабочки» реально действует? Но в этом случае даже то, что я нахожусь в том времени, хожу по земле, дышу тем воздухом, тоже, видимо, оказывает какое-то влияние? В общем, вникать в законы времени моих интеллектуальных способностей не хватает, а потому пусть ими физики и занимаются. А я буду делать то, что получается у меня лучше всего: изображать жителя конкретной страны в конкретную эпоху, фиксировать исторические события и создавать голографические фильмы. Я простой документалист, и меня это устраивает.

Сегодня я отправлялась в Виксбург в тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. Мне предстояло сесть на пароход «Султана» и снять документальный фильм о крупнейшей речной катастрофе в мире. Добавлял сложностей тот факт, что женщин на борту было мало, всего двенадцать человек. Но я рассчитывала на то, что меня в основном увидят те люди, которые потом не смогут рассказать, что женщин было на одну больше, потому что они уже вообще ничего рассказывать не смогут. А в списках, конечно же, я значиться не буду.

Я не любительница снимать катастрофы, но руководитель моей практики буквально настоял на этой теме, сказав, что она будет для меня необходимым опытом. Смотреть, как гибнут люди, и не иметь возможности им помочь и предотвратить трагедию, очень тяжело, и я обязана была выработать в себе соответствующие психологические установки. Я решила, что не провалю практику и сделаю все на высшем уровне.

Майк отлично рассчитал место, и вследствие временного переноса я оказалась в заброшенном сарайчике в дальнем углу речного порта. Я вышла и направилась к пристани. Конечно, одинокая дама в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году вызывала удивление, но я рассчитывала, что меня примут за суфражистку. К тем двенадцати несчастным дамам, которые находились на пароходе, к так называемому «Христианскому комитету женщин», я не рискнула примкнуть. Билета, конечно же, у меня не было, потому что я не должна была остаться в списках пассажиров. А раз у меня не было билета, я должна была проникнуть на корабль иным путем, например, договорившись с капитаном, который взял бы меня на борт, минуя регистрацию. Я понимала, что это будет весьма затруднительно, так как пароход и так был перегружен практически в три раза больше нормы.

Я продвигалась по пристани и приглядывалась к людям. И вдруг мое внимание привлекла маленькая стычка. Мальчишка-беспризорник, пробираясь сквозь толпу, толкнул матроса с самокруткой во рту. Тот моментально отреагировал и схватил его за руку. Пацан начал молча вырываться, а матрос так же молча выкручивал ему грязную ручонку. Вдруг один из освобожденных из плена северян, высокий рыжеватый блондин молниеносно оказался рядом со странной парочкой и схватил матроса за плечо:

– В чем дело?

Мальчишка воспользовался тем, что матрос отвлекся, и тут же растворился в толпе.

– Что за черт? Пацан стащил у меня кошелек! – возмутился матрос.

– Сколько там было денег? – спокойным мягким голосом, который в моем сознании совсем не вязался с человеком военным, спросил северянин.