Дверь за покупателем захлопнулась. «На самом деле он неплохой человек, – подумал я. – Для жреца…» Я опустился в свое кресло за прилавком. Не люблю табуреты, хоть в этом городе торговцам и принято на них сидеть. Идиотское и никому не нужное правило. Знак касты – табуретка о трех ногах. У меня самого такая стоит. В углу. Но сидеть я все равно предпочитаю в кресле.

А что до Бата и его манеры приходить и болтать по душам каждое утро… Что поделаешь, соседи.

Становилось душно. Через пару недель надо будет перебираться в северную столицу. Если успею, конечно. Мой взгляд невольно упал на полку в темном дальнем углу. Сразу над трехногой вычурной табуреткой стояла жаба. Нет, не так – Жаба. Я получил ее после перехода через Пустошь Слепых. И с тех же пор меня так и называли. Не теперь. Тогда.

Царь вернулся три дня назад. На его могиле даже цветы не успели засохнуть… Да, нами правит похороненный царь. Ирония судьбы. Когда он уходил в поход-экспедицию на восток, он повелел объявить себя мертвым и воздвигнуть гробницу, если вестей о нем и его войске не будет ровно три года и один день. Этот срок истек пять дней назад. И в этот же день на мраморный мавзолей установили статую и засыпали белокаменную постройку цветами. Царь был похоронен. До полуночи рыдали плакальщицы. Дворцовая прислуга опустошила подвалы в пользу праздношатающихся по центральной площади. На улицах вывесили траурные полотнища – черное с красным. И повозки с колокольчиками…

Колокольчики. Традиции. Жара. Мухи. Жрецы. Ворота Процессий. Ворота Торговли. Ворота Скорби. Восемь ворот. Тарма. Южная столица империи. Когда-то я не верил, что царь объявит Тарму столицей. Этот город сдался без боя. Одетые в белое и голубое жрецы вышли к Воротам Процессий, размахивая зелеными ветками. Именно здесь тан превратился в царя.

Звякнул колокольчик над дверью. Я вздохнул и натянул на лицо улыбку.

– Ха! – это был не клиент. Это был тот, кого я ждал все эти долгие три дня. Ждал и боялся, что он придет. И боялся, что не придет. – Я так и знал, что это будешь ты!

– Здорово, Жаба! – блестящий офицер победоносной армии царя, вернувшегося из-за края земли. Старый друг, почти брат. – А где же твои баснословные богатства? Неужели нищенствуешь? Спустил все на бегах?

– Пожертвовал Неназываемым, – проворчал я. – Я тоже рад тебя видеть, Лето. Уже начал бояться, что меня забыли.

Лето усмехнулся. Я задвинул засов. Грубейшее нарушение местных традиций – закрывать магазин в необозначенное время. Я злорадно усмехнулся и вывесил наружу табличку «Закрыто». А Лето тем временем расстегнул свою объемистую сумку и извлек оттуда темно-зеленую бутыль в оплетке.

– Наверняка ты такого не пил никогда! – провозгласил он. – Это из страны громадных монументов и треугольных домов. Очень сладкое, тебе должно понравиться.

– Как… там? – спросил я, заглядывая в лицо своего давнего приятеля. Нельзя было сказать, что он состарился. Добавилась пара шрамов, щеки ввалились еще больше. Обветренным и загорелым он был всегда – и до похода не был домоседом и неженкой. Что-то в нем, несомненно, изменилось, только что? Стал мудрее? Повидал что-то, чего я сам не видел? А может…

– Ты не женился случаем в дальних краях? – спросил я. Лето криво усмехнулся.

– У меня сейчас четыре… – он задумчиво прищурился. – Нет. Пять жен. В разных местах. Но это ерунда все, нашел, о чем спрашивать. Скажи лучше, куда ты дел свое богатство? Я же знаю, что царь отпустил тебя не голым и босым. Тебе же вполне хватало на дворец, прислугу, висячие сады и еще гиены знают что! Ты же вроде не играл никогда…

– Да есть у меня дворец, – устало вздохнул я. – Можешь сходить полюбоваться, он в самом начале Дороги Процессий. Только я его дочери отдал. И она там сейчас со всем семейством и прислугой живет. А себе завел этот магазин. Подумываю, не сменить ли скобяной товар на специи, есть тут у меня на примете один поставщик…

Лето наполнил стаканы.

– А там, Жаба, очень плохо, – сказал он вдруг. – Там горы до небес и люди, много людей. Мы думали, что край земли близко, а оказалось совсем не так. После Страны Монументов мы пересекли три громадных реки, потом пустыню и горы. А за горами – много-много стран. Там живут пигмеи и великаны. Они друг с другом воюют. Царь выиграл в одной битве и проиграл другую. Мы укрылись в храме разумной собаки, а потом царь велел поворачивать назад.

– И что теперь? – спросил я.

– Приказ, – коротко сказал Лето и протянул мне длинный конверт. – Занять прежнюю должность. У нас война.

– Трахнутый вонючей гиеной выкидыш, – прошипел я.

– А вот этого я не слышал, – лицо Лето стало до отвращения серьезным. – Я должен доставить тебя не позднее завтрашнего утра. Или твою голову, если ты вдруг решишь не согласиться.

– Ты всегда приносил добрые вести, Лето, – я быстро выхлебал содержимое стакана, совершенно не чувствуя вкуса. Ну? Я ждал этого все три дня, как вернулся наш похороненный царь. И почему теперь мне хочется заползти под кровать и выть оттуда, как стая шакалов, сожалея о том, что я не успел сбежать в северную столицу вместе со своим магазином?

– Рад снова служить вместе с тобой, Жаба, – усмехнулся Лето. – Тебе не интересно, с кем мы воюем?

– Нет, – прохрипел я. – Хоть с Парастатом, хоть с кочевниками Дучи, хоть со всем остальным миром.

– Я доложу царю, что ты воспринял приказ с энтузиазмом, – Лето подмигнул и поднялся. – Я пошел. Что делать с вином, разберешься сам. Увидимся утром.

Дверь захлопнулась. Колокольчик еще некоторое время обиженно звенел. «Надо закрыть засов», – подумал я, но вместо этого снова наполнил свой стакан. Вино было темно-фиолетовым, почти черным. И густым, как патока. И таким же сладким. Я, наконец, смог почувствовать его незнакомый вкус. Молодец, Лето. Мы не виделись семь лет, а он до сих пор помнит, что я люблю сладкое. Надо мной все время все потешались, что, мол, как девчонка. Но мне было плевать. Терпеть не мог никогда кислое дешевое вино или еще того хуже – пиво, которое наши солдаты вообще вместо воды пили с тех самых пор, как мы покинули границы Длинной Земли.

Я налил себе еще. Тарма. Когда царь только становился таном, я был одним из его воинов. Я всегда был так себе воякой, знаю с какой стороны меч держать – и то хорошо. Третий шлем с краю в пятом ряду. Хм. Царь… А тогда у него еще было имя. Я и теперь могу его вспомнить, только зачем? Его отец выкинул его и его мать из столицы, объявив ее шлюхой, а его – ублюдком. Царю тогда было… восемь? Девять? Я не помню. А он помнит. На то он и царь. Их приютила моя мать. Мой отец сначала был против, за что потом и поплатился.

Царь стал таном, отобрав у своего отца трон. В семнадцать лет он сколотил банду наемников. Или разбойников? В наших краях эти два понятия мало чем отличались. Длинная Земля – кусок никому ненужной пустынной каменистой местности, где живут только ударенные патриотизмом в голову. Там почти ничего не растет, а из дичи водятся лишь дикие козы, подстрелить которых может только собаку съевший на охоте маньяк. Зато гонору в жителях Длинной Земли хватит на весь остальной мир. Но это все в прошлом…

У отца царя было трое наследников. Кто знает, как захватывается власть, тот понимает, что с ними случилось. Хуже было только отцу, он у царя был самым живучим – смог прожить дней десять без еды и воды. Наверное, его кости до сих пор украшают Холм Ораторов в Длинной Земле, не знаю. Будь я верным подданным царя, я бы не решился снять страшную декорацию. Скелет в короне – хорошее напоминание подлецам о возмездии…

Царь был плохим патриотом. Длинная Земля стала для него тесной сразу же, как только он захватил трон. Став таном, он заявил, что столь гордый народ не должен ютиться в такой заднице, что в мире есть земли более достойные нашей смелости, решительности и прочих достоинств. Он объявил мобилизацию.

Не могу сказать, что был ближайшим соратником царя. Так получилось, что я был его другом детства. Точнее не так, конечно. Другом его был мой старший брат. Он же им и остался до сих пор – Гота, его главный советник и военачальник. Разумеется, Готой его никто теперь не зовет – это домашнее имя. Он стал Дланью тогда же, когда царь надел корону тана. «Что скажешь, моя правая Длань?» – спрашивал его царь. А мой брат ему отвечал… Он был мудр и скор на расправу. Именно он настоял на обязательной смерти наследников тана, хотя старшему было двенадцать, а младшему четыре. «Это сейчас они трогательные детишки, размазывающие сопли по щекам, – сказал Гота тогда. – Но пойдет несколько лет, и любой из них, не задумываясь, всадит тебе в спину нож, мой тан. Наследники не бывают детьми».