— Да у меня голова гудит. Я уже устала от застолья, вообще, не очень всё это люблю. Если бы не Максим — давно бы ушла. Хочется поддержать его…

— Да, Максим Ковалевич — славный парень, один из немногих оставшихся независимых художников, — как-то тихо, будто себе под нос, произнёс писатель.

— А остальные что, уже не свободны? — удивилась я.

Булатов тяжело вздохнул, швырнул окурок в урну, поправил причёску и оглянулся. Аллея была пуста.

— Ну, будем откровенны и без церемоний. Большинство тех, кого вы видите, уже подписали договор, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.

— Договор с кем?

— С Сублицким…

— Это один из заместителей комиссара? Но ведь есть же сам Барабанов…

— Барабанов ничего не решает. Ты получаешь зелёный свет, когда подписываешь договор с Сублицким, продаёшься новой власти. Да, милая Гера, это уже и не та власть, что пришла в семнадцатом. Происходит «тихий переворот». Предскажу, что тех, кто начинал революцию, вскоре вырежут всех, без остатка, либо же отодвинут на задворки… Те, кто хочет остаться у кормушки, у руля, жить и работать — подпишут договор. И их души будут у Сублицкого!

Зашумели деревья под ветром, и несколько листьев, кружась, упали на аллею.

— Хм, а Боков? Какой необычный человек. Его ведь не сломишь — в задумчивости произнесла я.

Булатов начал шарить в карманах, вынул новую папиросу и опять закурил. Затянувшись, кашлянув, он произнёс:

— Боков — осколок старого мира… Он даже не осколок, а остров! Он ещё из тех романтиков, кто застал бурю и делал бурю. Последний демон. Но мне, кажется, и его могут либо приручить, либо уничтожить.

— А кто же не подписал этот договор?

— Ну, Максим ещё держится. Я… Жора Аггелов…Алёшин… Ещё кто-то… Но что из этого выйдет?

— Боже мой, неужели всё это так обязательно? — недоумённо сказала я.

— Если хочешь нормально жить и работать — да! А не подпишешь — пробивайся сам!

Он подмигнул мне:

— Ну, ничего, пробьемся! В следующем месяце — премьера моей пьесы в театре. Приглашаю вас, контромарочки будут.

Я поведала Булатову о том, что мою квартиру займёт Верлада.

Михаил шепнул на ухо:

— Не бойтесь, вам он ничего не сможет сделать! Будут трудности, не гнитесь перед ним, ничего не просите, а обращайтесь ко мне.

И он широко улыбнулся.

***

Громко стучат часы, неумолимо отмеряя время. Из бархатной темноты со стен светят глаза людей разных эпох и времён. Рядом в далёких мирах пребывает Максим.

Осеннее утро льётся белым серебром. Я потихоньку призываю к себе свет, втягивая его прозрачные и непрочные нити в комнату. Нити рвутся, но становится светлее, и, разорвав гряду тяжёлых туч, белое холодное солнце засверкало в облетевшем городе.

Я выскальзываю из комнаты, лечу сквозь коридор, двери и взмываю навстречу порывистому ветру. Он несёт листья, которые шелестящим дождём ласкают моё лицо. Я умываюсь свежим ветром, взлетаю вверх, к холодным и быстрым облакам, которые рваными островками несутся по небосводу.

Мне не хочется лететь домой, где живут чужие люди, моя комната пуста, но там ждёт меня мой ворон, я же не могу бросить друга…

Когда я возвращаюсь, немного встревоженный Максим уже ждёт меня на пороге, встречая радостной улыбкой. На мои руки садится важный и неугомонный мой питомец.

Я обнимаю Максима, и моя рука доверчиво забирается в его рукав. Мы шагаем, и его тепло переливается мне.

Спустя день мы заезжаем в бывшее моё жилище, теперь занятое чужими людьми, за вещами.

Правда моя комната не занята, но я не могу более в ней оставаться.

Комнаты, занимаемые Верладой сегодня открыты, в них полотёр до блеска натирал пол. Здесь видна дорогая мебель в холстинных чехлах.

— Степана Игнатьевича нет дома, — сообщил полотёр.

— Мы только заберём свои вещи…

Но может это и лучше, что Степан Верлада не видит наших сборов. У них с Максимом в последние дни слегка натянутые отношения.

Но, когда я вечером захожу ещё раз в этот дом, чтобы забрать то, что не успели, дверь моей комнаты открывается. Я оборачиваюсь со стуком в сердце.

На пороге застыл Степан Верлада собственной персоной, моргающий красноватыми, как у кролика, глазами.

После холодного приветствия с обеих сторон, он произносит:

— Гера, я хотел бы переговорить с вами.

И увлекает меня в свою комнату. Я до сих пор, спустя многие годы, чувствую клещи пальцев его руки. Он что-то долго говорит, и я не очень помню содержание его речи. Помнится, что он уговаривал меня остаться.

— Дорогая Гера, зачем вы съезжаете? Я думаю, мы могли бы стать добрыми соседями, друзьями. Мне кажется, мы могли бы найти много общего во взглядах на мир…

— Вы так думаете? Что же общего вы нашли? — иронично спрашиваю я.

— Ваши необыкновенные способности, помноженные на мой талант, дали бы великие всходы!

— Те же, что и посеянные Язоном зубы дракона?

— Ну, что вы говорите! Мы бы сделали много…хм… хорошего… в наших общих интересах! — рассудительно сказал он. — Никому никакого вреда! Никакого! О, как бы мы зажили! Представьте себе, какую карьеру можно сделать в этой стране!

Я нахмурила брови, переполненная возмущением.

— Пожалуйста — делайте карьеру! Но без меня! Тем более, что у вас есть для этого все способности, ваш необыкновенный талант архитектора…

Верлада развёл руками.

— Понимаю, вы не можете простить мне вселения на жилплощадь дорогого вам человека. Но он ведь уже покойный… Вдумайтесь! Сюда могли бы вселиться другие, чуждые вам по духу и культуре люди… А я, всё таки, ближе к вам… Мы с Максимом долгое время дружили…

— Но сейчас между вами нет ничего общего, Степан Игнатьевич.

То, что я назвала его по имени приободрило его.

— А вы знаете, что этот дом спроектировал и построил мой отец! Выдающийся архитектор! Я можно сказать вернулся к себе домой! Только раньше нам принадлежал весь дом!

Я в растерянности смотрю на него.

— Да, весь дом, Гера! Но я понимаю, сейчас другое время, другие люди… Ну, что же, значит так нужно…

— Ну и живите, я же не против, — пролепетала я.

Он хватает меня за руку. Его янтарные глаза горят.

— Гера, вы не даёте мне спать по ночам, вы преследуете меня! Это потому, что я люблю вас! Да, да, люблю!

Я вырываю руку:

— Опомнитесь, Степан Игнатьевич!

Он бухнулся передо мной на колени:

— Помогите, спасите! Станьте моею! Я ведь без вас погибну, любимая моя Гера! Я вас озолочу, вы будете жить, как королева!

— Что вы, Степан Игнатьевич, немедленно встаньте! — крикнула я в отчаянии.

Он охватил мой стан, уткнулся носом в живот и зарыдал.

Я отпихнула его и схватила свой узел.

Он подхватился и приблизился ко мне.

— Гера, подумайте, к кому вы уходите. Вы знаете, что Ковалевич женат? Что его жена живёт в Чернигове, а он с нею даже не разведён?

Это известие ударило меня как плетью!

— Это неправда! Вы просто наговариваете на Максима!

— Это правда! Он лжец! Он лжёт вам!

Я повернулась к нему спиной, чтобы взять вещи, и вдруг он грубо облапил меня, стал тискать, целовать в шею и щёки.

— Нет, ты будешь моей!

Но он не на ту напал!

Я ловко вывернулась из его объятий, и вскоре он хватал перед собою воздух!

Два шага — и я уже на балконе. Привычном путём ловко взобралась на крышу.

— Гера, постойте! Вы пожалеете об этом!

Он не видел, как я свечкою поднялась в чистое, ярко синее, очень высокое небо. Воздух был ломким, очень прозрачным.

Я поднималась всё выше, к многочисленным облакам, сквозь неплотную ткань которых лились потоки солнечного света, озаряя землю и крыши, словно гигантский фонарь.

Я поднималась всё выше, пока не стало трудно дышать.

Я чувствовала свободу и даже забыла о вещах, оставленных в комнате. Я парила среди быстрых облаков и долетела до грозных бастионов крепости, где и отдохнула. Только там я поняла, что душу мою гложет неутолимая печаль.