***
Год спустя
Пирс Полкисс в грязном засаленном женском халате сидел на углу и просил милостыню. Некоторые прохожие даже подавали, остальные же неодобрительно качали головой и шли дальше. Вы наверняка спросите, почему он это делал? Потому что я этого захотел, да и мне нужны были собственные деньги. Почему Пирс? Он был самым слабовольным и легко внушаемым из всех, кого я знал, а потому практиковаться я решил на нем, благо бед он мне доставил знатно, хотя и докучал в основном втихаря. Решив узнать, насколько далеко распространяется моя власть над людскими умами, я поставил такой эксперимент, и, о чудо, он увенчался полным успехом. Правда, через неделю об этом узнала вернувшаяся из поездки во Францию мама Полкисса и повела его на обследование к психиатру. Бедняга тронулся умом и медленно превратился в безвольного овоща... Жаль, но пока я могу только зомбировать людей, в самом прямом смысле слова, превращая их в безвольные куклы. Удивительно, но на животных этот побочный эффект не проявлялся. Наверное, переход с голубей на Пирса был слишком уж резким, но я правда старался! В свое оправдание могу сказать то, что времени у меня оставалось всё меньше и меньше, а превращать своих будущих однокурсников в кретинов, знающих только одну фразу, мне как-то не хотелось. Эх, найти бы мне ещё парочку объектов для тренировок! Но, увы мне - люди сейчас на особом счету, а потому с ними облом-с... Календарь неумолимо отсчитывал дни до прихода первого письма из Хогвартса, а я всё больше понимал, что оказался в носорожьей заднице: магия у меня говно, я сам - одиннадцатилетняя школотина со всеми вытекающими, а против меня два сильнейших мага столетия...
Первое письмо пришло утром, вместе с пачкой утренних газет и корзинкой свежего молока. Огромное, завёрнутое в толстый пергаментный конверт с яркими изумрудными чернилами, блестящими так, будто в них добавили порошок этих драгоценных камней. Хотя, могли и добавить, кто же этих отмороженных знает. Запрятав под рубашку кусок пергамента, я отнес остальное в дом, заперся в чулане и сломал печать. Гром не грянул, земля не разверзлась, лишь лёгкий холодок прошёлся по рукам, оплетая их невидимой, но ощутимой сетью. Что это за хрень такая ко мне прилипла? Я попробовал как-то её сбросить, но успеха не достиг, а попытка привычным жестом поднять книгу провалилась, только начало ощутимо жечь ладонь. Воу, это что за бред такой?! Нет, я так не играю! Я хочу себе обратно нормальную магию, а не этот ущербный огрызок! Это что, всех так кастрируют?! Я же мог раньше спокойно колдовать, и даже особо сильным не был, зачем ещё и это?! Руки начало жечь все сильнее, пока кисти в конце концов не опутало багровыми нитями, горячими, как раскалённая проволока. Я, ошалев от боли, метался по чулану и орал как резаный, пока в конце концов это безумие не прекратилось. Обессилев, я рухнул на пыльный пол, пачкая его кровью, текущей с израненных рук. Какова же была моя радость, когда через несколько часов я не обнаружил на руках ничего, кроме маленькой сеточки из шрамов, а мои способности восстановились... Надо будет получше разузнать, что это за дрянь, и почему её накладывают на каждого ученика.
Письма приходили и приходили, накаляя градус безумия в доме. Дурсли уже не знали, куда себя деть, ведь назойливая корреспонденция проникала через любую доступную щель, а если не находила, то делала её. Вы можете себе представить конверт, лезущий прямиком через стену, игнорируя всякие законы физики и здравого смысла? Я и сам их побаивался после того случая и стараясь избежать физического контакта: вдруг там еще какая-то гадость есть? Всё-таки моё здоровье мне дороже... В конце концов, тридцатого июля Дурсль не выдержал, собрал все вещи в чемоданы, закинул во внедорожник и приказал нам грузится в машину. Когда мы тронулись, туча конвертов с радостным шелестом рванулась за машиной, стуча по придорожным столбам и пугая птиц. Что удивительно, никто, кроме нас и животных её не видел. Прохожие с удивлением косились на несущийся на всех парах автомобиль, останавливающийся только, чтобы заправиться. В конце концов наш путь упёрся в океан, и бежать дальше было некуда. Письма кружились стаей, держась метрах в пятидесяти над нашими головами угрожающей тучей. Начавшийся ураган их ни капельки не смутил, лишь добавил энтузиазма. Периодически то одно, то другое пикировало на меня, пытаясь прыгнуть в руки. Я отчаянно отбивался бейсбольной битой Дадли, сбивая назойливую корреспонденцию в грязь. Дурсль-старший даже начал с одобрением поглядывать на мою борьбу. В конце концов он взял из моих ослабевших рук деревянное орудие возмездия и сказал: "Давай я, а то ты совсем замахался. Видать, это волшебство не только меня достало. Знал бы я раньше, что ты и сам тому не рад, глядишь, и бил бы тебя пореже." У него получалось гораздо лучше, и несколько упокоенных конвертов уже не взлетали, а лишь вяло ползли, пачкаясь в грязи. В конечном итоге Петунья договорилась с одним рыбаком, взяв в аренду баркас, и мы переправились на старый маяк, одиноко стоящий посреди начавшегося шторма. Письма пытались нас преследовать, но попадали в море и больше нас не беспокоили. Лачуга была пуста и заброшена, камин давно не топлен, а дрова не хотели гореть. Вернон смог зажечь огонь, а Петунья сварила чаю и пожарила сосисок. Измученные и уставшие, мы забылись беспокойным сном, вздрагивая, когда особенно крупная волна сотрясала островок...
Ровно в полночь дверь сотряслась от богатырского удара, с потолка посыпались дохлые пауки, а зычный бас прорычал: "Открвайте, эт я пръехал!". Вернон, спавший в обнимку с дедушкиной двухстволкой, подскочил и крикнул: "Убирайтесь прочь, мы никого не приглашали!". За стеной послышалось громкое сопение, и бас, игнорируя Дурсля, прогремел: "Раз не открываете, то я сам войду!". В ту же секунду дверь с косяком влетела внутрь дома от богатырского удара огромного косматого человека. Согнувшись, этот монстр вошёл внутрь, впустив за собой вой ветра и вонь давно не мытого тела. Вернон, не будь трусом, дал по этом хмырю картечью из обоих стволов, но осыпь, отраженная какой-то защитой, лишь прошла рикошетами по стенам, зацепив Петунью и кроша мебель. Не увидев хоть какого-то эффекта, Дурсль ринулся в рукопашную, но был отброшен в сторону легким движением руки, а его дробовик, со скомканными стволами, улетел в другой угол. Дадли стал в пародию боксерской стойки, прикрывая мать, зажимавшую рану на руке, а я скорчился за спинкой дивана, надеясь, что это чудовище меня не заметит. Но он вытащил меня за шкирку и слегка заплетающимся голосом сказал:
- Ну здравствуй, Гарри, я же тебя отаку-усеньким еще пмнню! Я Хагрид, лесничий в Хогвартсе. - Разведя ручищи на пару десятков сантиметров, показывая скорее размер новорожденного котёнка, чем младенца, Хагрид плюхнулся на диван, добив его окончательно. Поковырявшись где-то около своего, несомненно, богатырского зада, он извлек изрядно пованивающую и помятую коробку с надписью " С Днм Рожднения, Гари!" и протянул мне. Я слегка отодвинулся от подозрительного подношения, отдающего холодком в ощущениях, и сказал:
- Я вас не знаю, и вы ведёте себя крайне невежливо. Ваш подарок выглядит подозрительно. - Лицо великана исказила гримаса неподдельного горя. Или он так хорошо играет, или реально туп, как моё колено.
- Прсти, Гари, я сам для тебя этот трт испек, и кробку украсил! Думал он тьбе пнравится! - Ну да, конечно, я просто истекаю слюной от радости. Но я же добрый и забитый ребенок, ведь так?
- Ладно, а давайте вы им отпразднуете, а я лучше сосиски доем? - Грусть сменилась умилением. Пустив слезу и окончательно испоганив коробку, богатырь разрезал ленточку кривым ножом, больше похожим на саблю, и принялся уминать сладость. Отправив половину сразу в рот, он пробурчал сквозь набитый рот:
- Ты ткой же дбрый, как твъя мама... До чего чудо-девочкой бъла, пока её Тот-кого-нельзя-нзывать не убил... Жаль что Дмблдор не успел. - Дальнейшие промывания мозгов я игнорировал, жуя сосиску прямо с шампура. Дурсли забились в подсобку и не показывали оттуда нос, лишь периодически был слышен плач Петуньи и злое бурчание Вернона. Минут через двадцать сплошной пропаганды, нытья и причитаний в духе истеричной дамы бальзаковского возраста, Хагрид спохватился и отправил сову, извлечённую из закромов своего огромного плаща. Птица недовольно ухнула и вылетела через дыру в стене, едва прикрытую косо прислоненной дверью. Выдохшийся после столь долгой и сумбурной речи великан украдкой хлебнул какого-то пойла из фляги, припасённой в очередном универсальном кармане, свернулся калачиком на диване и предложил мне укрыться его плащом. Прислушавшись к подозрительно шуршащему и вяло подёргивающемуся предмету одежды, я предпочёл отказаться от столь сомнительного блага: если сам Хагрид такой огромный, то какие же у него тогда вши? А то, что они у него есть, сомневаться не приходилось: при таком образе жизни я удивлен, как его борода не отделилась от тела и не улетела колонизировать Марс.
