Г-н Гриллус самый пунктуальный чиновник в конторе, хотя, на наш взгляд, этим и исчерпываются все его совершенства. Правда, есть у него жена, очень красивая, статная шатенка, есть хорошенькая белокурая дочь и сын-первокурсник, «блаженный», как тамошние говорят, в Шельмеце учится в академии.

Рядом с домом г-на Гриллуса раскинулся обширный, подзапущенный сад. Принадлежит он отставному полковнику. В центре сада виднеется дом, обычно пустующий: полковник, как и положено бобылю, большую часть года бродяжит по свету, а домой наведывается лишь на месяц-другой. В его отсутствие за домом присматривает слуга, Янош Ваго, — крупноголовый, востроглазый, коренастый парень, типичный венгр; г-н Гриллус встречает его чуть не каждое утро, когда шагает в контору, а он идет с ведрами от колодца и, пока дойдет до ворот, раз двадцать поставит их посреди дороги, чтобы с кем-нибудь поболтать.

В доме у г-на Гриллуса живет горничная, Лиди. Миловидная, опрятная, работящая, аккуратная, добродетельная, безупречная девушка. Возвращаясь домой из конторы, г-н Гриллус чуть ли не каждый день встречает Яноша Ваго, потому что между полдником и ужином у Лиди выдается полчасика, и тогда Янош Ваго обычно приходит к ней в гости во двор. Вечером к Лиди ему не пробраться. Ворота с восьми часов заперты, а на кухню являться нельзя.

Установи такие порядки г-н Гриллус, с ними можно было бы не считаться. Но установила их госпожа, ее благородие, вот и приходится соблюдать. Янош Ваго говорит по этому поводу, что у их благородий шляпу носит ее благородие.

Как-то раз, ближе к вечеру, г-н Гриллус возвращается из конторы домой. То есть прежде следует уточнить, что на дворе ранняя весна. Деревья в просторном полковничьем саду взволнованны, готовятся к свадьбам, скоро уже. Не сегодня завтра исполненные надежды коричневые цвета начнут сменяться строгими черными и на кончиках веток серыми ожерельями повиснут в несметном богатстве почки.

Есть в саду перелесок из развесистых кленов, лип и разных других деревьев; как султан над меховой шапкой, возвышается над их кронами пирамидальный тополь. В ветвях одного из деревьев сняла себе этой весной квартиру семейка иволг. Пока только он и она; похоже, совсем еще молодые супруги, залетели попытать удачи в эти края. До чего же счастливым казался их утренний пересвист!

За последние лет пятнадцать г-н Гриллус при всем желании не припомнил бы более приятного чувства, чем то, какое испытывал, выходя утром из ворот, прислушиваясь и замирая в восторге. Лицо и грудь его еще ощущали свежесть холодной и чистой воды, во рту еще сохранялся вкус кофе и горячей, румяной пышки; прозрачность нежных, струящихся лучей весеннего солнышка, падавших на обветренную ограду сада, завораживала. Вдыхаемый воздух тоже будто оставлял привкус некой бесценной сладости; и деревья, и синее небо. Иволги, ликуя, встречали все это радостным, беззаботным и полным надежды маршем. Г-н Гриллус подумал: надо бы постараться часам к одиннадцати проверить учетный журнал, составить для дирекций справку, и тогда он сегодня освободится пораньше и прогуляется перед обедом.

Сделал он так или нет, нам сейчас совершенно не важно Мы ведь начали с той минуты, когда к вечеру он вернулся из конторы домой. Полдничая, г-н Гриллус послушал баркаролу которую играла на пианино его бесценная, синеглазая Эдитка. Играла она, правда, вовсе не ему, а стажеру-лесничему, в последнее время все чаще бывавшему у них в доме. Стажер же не мог внимательно слушать игру Эдитки, потому что должен был отвечать на вопросы ее матушки.

— А скажите-ка, сколько вам стоит стирка белья?

Юноша робко ответил.

— Неслыханно! — всплеснула руками ее благородие. — А мы, знаете ли, столько не платим.

Г-н Гриллус смущенно поморщился. «Сколько да сколько, — думал он. — И зачем пытать юношу о таких деликатных вещах?» Жене, однако, ничего подобного он сказать не посмел, тотчас бы поплатился за свое замечание. Решив, что он явно лишний, г-н Гриллус осторожно вышел из комнаты. Захотелось взглянуть, как принялись вьюнки под верандой.

У задней стены веранды Лиди развешивала белье после стирки. Был там и Янош Ваго, который рассказывал ей о семейке иволг.

— Думаю, — говорит, — чего их трогать, подожду лучше, пока птенцы в гнезде вылупятся. Оперятся чуток, а я уж присмотрел одну клетку, добрую, прочную, на задах конторы валяется, господин и не знает, узоры на ней лобзиком выпилены. Куплю, думаю, краски зеленой, выкрашу, посажу их туда, пусть, думаю, чирикают. Красота! Еще, думаю, одной язычок подрежу да марш научу высвистывать.

Г-н Гриллус, как нам известно, пришел взглянуть на вьюнки под верандой; нацепив пенсне и присев на корточки, он ощупывал стебельки. Янош Ваго, однако, решил, что его благородие тоже слушает; и вправду, когда он заговорил о том, как собирается обчистить гнездо, глаза г-на Гриллуса за стеклышками пенсне округлились, и казалось, он что-то хочет сказать. Но Янош Ваго расценил поведение его благородия по-другому — как само собой разумеющийся интерес к рассказу — и с еще большим увлечением продолжал:

— Встречаю сегодня утром старого Ягера. Говорю ему, что придумал. Он мне: зря, говорит, дружище, сдохнет иволга в клетке. Черт бы его побрал, думаю! А я уже краску купил. Ну погоди, мне в таком разе и ружье взять не лень.

— Ай-яй-яй, — произнес г-н Гриллус.

— Прошу извинить, — жестом остановил его Янош, — это еще не все. Достаю ружье, сыплю в дуло щепотку пороха, сверху пыж, потом дробь, еще пыж, примял хорошенько и выхожу. Одна из них в самый раз на верхушке дерева, на тоненькой веточке, и свистит себе.

— Ай-яй-яй, — опять произнес г-н Гриллус.

— Прошу извинить, — снова затряс рукой Янош, немного даже обидевшись, что его перебивают на самом интересном месте. — Кладу дуло меж сучьев. Бабах! Глаза чуть не выскочили. Грохот был, как из пушки. Земля, думал, треснет. Вот этот-то выстрел вы в полдень и слышали. Гляжу, падает моя иволга. А мне того и надо.

Тут Янош снял шляпу и показал аккуратно расправленные и приколотые к ней крылышки иволги.

Если бы г-н Гриллус, у которого все внутри закипело, не потерял в ту минуту дар речи, то закричал бы примерно следующее:

— Убийца! Живодер! Скотина! Зверь бессердечный! Разбойник! Убирайся вон, висельник!..

Однако г-н Гриллус, слегка побледнев, чуть дрожащим от зашедшегося сердца голосом сказал только:

— Позвольте! Полезную птицу, помимо того что…

— Прошу извинить, — поднял руку Янош, — это только о первой. Вторая взлетела. Как увидела, что эта падает, так, наверное, и взлетела. Ну, думаю, уйдет. Но нет, гляжу — кружит, кружит, да все надо мной. Сесть, что ли, хочет, думаю. Заряжаю по новой ружье. Хорошенько опять утрамбовываю. Не прошло и минуты, а иволга моя и взаправду садится на яблоню, что за конюшней. Подхожу потихоньку к конюшне. Получай! Даю прикурить и второй. Вот только вид у нее, если б вам показать… В дробинах вся, как рыба в чешуе.

Поостыв, г-н Гриллус в уме уже сформулировал сокрушительный ответ на это безмозглое, мерзкое бахвальство и даже начал было:

— Позвольте…

Но тут на веранде возникла ее благородие.

— Папочка, можно тебя на минуту? — позвала она г-на Гриллуса.

— Чего тебе? Я сейчас.

— Ну, идем же, — настаивала супруга.

— Извини, мне тут надо сказать кое-что, — слегка раздраженно ответил г-н Гриллус и начал опять: — Бедная, полезная птица…

От жены ему наверняка досталось бы за такое упрямство, не приди ей внезапно на ум о чем-то попросить Яноша.

— Янош, — сказала она, — у меня к вам просьба.

— Слушаю! — вытянулся в струнку Янош. Выслушав поручение, он надел шляпу и тотчас ушел.

В гостиной г-ну Гриллусу все же дали высказаться. И если на ее благородие, как следовало ожидать, история с убийством иволг не произвела сильного впечатления, то Эдитка и ее кавалер согласились, что это жестоко и мерзко. Г-жа Гриллус была озабочена делом совершенно иного рода, а именно: чтобы г-н Гриллус, как глава семьи (?), всерьез побеседовал с молодым человеком. Г-н Гриллус, однако, вместо того чтобы проникнуться ответственностью момента, в разговоре вновь и вновь возвращался к иволгам.