Начиная с июля 2018 года, каждую последнюю неделю месяца я буду выпускать полноценную книгу с ISBN, УДК, ББК, где сконцентрируются поэзия, проза и публицистика за минувший месяц.

Все произведения этой книги написаны за июль 2018 года.

Июльское утро. Спать бы и ни о чём не думать. Но надо ехать.

Современный автомобиль баюкает и уносит в тёплые и мягкие миры. Я устал за много дней деревенской жизни: то из-за компьютера не выхожу сутками, то картошкой занимаюсь, то внуки понаедут. Жизнь привычная. Но уже ощущаю жёсткость, а годы не те, теплоты и мягкости требуют. Опять же: какой это возраст? Всего-то четыре года на пенсии. Совсем молодой. Вот только иногда иду где-нибудь и замечаю: все меня догоняют, а я – никого…

Хорошо Кольке Рожкову или Лёне Лопатину. Писать каждый день не надо. Их дело поговорить, они это любят. Мы ровесники, но у них и пенсии какие-то навороченные, и машины личные, и на здоровье не жалуются. Государству служили, заработали и натаскали. У меня всю жизнь – бумаги, болезни, борьба.

В город с утра едем. Лопатин предупредил, что у Рожкова с ногами проблема. Спина стрельнула, ноги отказали. Мы его на переднее сиденье усадили. Беречь будем.

На конференцию нас вызвали. С недавних пор мы в новой партии. Политику наш человек не любит по одной причине: не понимает и не приспособлен к ней. Политика – это конкуренция, остальное – впустую.

Наша партия – первая партия, которая нам нравится по всем статьям и со всех сторон. У нас, опытных дураков, есть надежда, что наша партия очень скоро станет ведущей в стране. Лично я давно поставил цель: остаток жизни отдать молодым. Ну и Кольку с Лёней на это дело подталкиваю. Победа не в ругани, а – в умении конкурировать. Куда нам, пенсионерам, переть? Подпереть можем. Наверное, над нами смеются. Даже в партии…

– Что за бардак устроили эти бакланы! – Восклицает Лёня, выруливая на трассу, обращаясь ко мне и Кольке.

Чёрные, как мне кажется, болгарские, глаза, волнистые с проседью чёрные волосы, густые брови, даже большой нос – всё в Лёне клокочет гневом и жаждой справедливости. Как будто он хочет добиться этой справедливости немедленно и обязательно для всех. Иначе, жизнь сразу становится бессмысленной. Трудно южанина остудить. Душа его изливает жалобу за жалобой. Мне это знакомо много лет. Лёня приводит факты, аргументы, примеры. Родился, видимо, таким. К этому трудно привыкнуть.

Наверное, я тоже из той же породы. Почему и дружу с Лёней. Вполне возможно, что с моим здоровьем и сердцем я бы давно был на том свете, спасает то, что полжизни занимаюсь укрощением ума. Шаматхой занимаюсь. Без этого – бардак. Ведь ум человека – мириады скачущих и прыгающих обезьян. Сейчас они проявились и безудержно прыгают в голове Лопатина.

– Ты опять за своё! Исправить хочешь? – Ехидно вступает в разговор Колька Рожков, поворачиваясь ко мне и, как бы ненароком, прося одобрения.

Белёсые брови и выцветшие глаза, где ничего голубого почти не осталось, светлое, стареющее, слегка вытянутое, лицо, проплешина в обрамлении белого пушка – всё в Рожкове как будто удивляется, но я знаю, что за этим удивлением всегда скрыты расчёты местного человека, привыкшего во всём усматривать свою выгоду. Иначе у нас нельзя, климат слишком суровый.

– А ты посмотри, что эти бакланы творят! – Клокочет Лопатин уже в спокойном ритме, ведя свой джип по ровной трассе.

– Чего смотреть-то? Ну, бакланы они, всё поклевали! И что с ними делать? Вот вчера по телевизору… Ты видел?

Зелёная и влажная после вчерашнего дождя степь залита тёплым жёлтым сиянием утреннего солнца. Небо у горизонта отливает лазурью, дальше – голубое, омытое, ясное. Далеко чернеет неровная стена соснового леса. Воздух чистый, не надышаться!

Художников бы сюда с этюдниками. И никакой политики…

Обезьяны Лопатина и Рожкова, как и всегда, завертелись, завизжали и сцепились в мельтешащем клубке. Вопросы и проблемы самые разные. Они скачут по Сирии, Украине, России, Америке, промышленности, сельскому хозяйству, пенсиям, футболу, чиновникам, начальникам, областям, районам, деревням, падающим боингам, преступлениям, олигархам, истории, Александру Невскому, Чингисхану, родственникам, соседям, президентам, огурцам, теплицам… Враз, с разных сторон, без пауз, непредсказуемо. Каждый после фразы поворачивается ко мне, прося, если не поддержки, то хоть одобрения, кивка. Не уверены что ли ни в чём?

Лёня строчит без остановки, как следователь. Его обезьяны непрерывно срывают и швыряют бананы. Колька парирует, пытаясь выстраивать логику, как адвокат. Его обезьяны моментально ловят и глотают летящие бананы. Возникшая в моей голове обезьяна отмечает, что каждый из нас весит более сотни килограммов. Три с лишним центнера на джипе.

Пробую проявить какой-нибудь образ и сосредоточиться. Медитировать. Не выходит. Почему-то вижу милицейские фуражки. И тут, уже засыпающий, вспоминаю, что друзья мои до выхода на пенсии занимали в правоохранительных органах большие звания и должности, имеют богатейший опыт работы в расследовании уголовных и экономических преступлений. Полковники… Они и сейчас ярко выделяются из толпы: прекрасно знают юриспруденцию, чутко следят за изменениями в законодательстве, не пропускают новости по ТВ, выписывают и читают газеты, обсуждают футбол, привычки политиков, прямые линии. Работали они следователями, адвокатами, судьями, в службах безопасности. Теперь организовали местное отделение партии и заняты политикой на районном уровне, а столица продолжает заваливать проблемами…

Люди, на которых жалуются Лёня и с которыми заседает Колька, намного младше их. Они, как и чиновники по всей стране, бывшие строители, агрономы, зоотехники, инженеры, перешедшие в разряд удачливых и неудачливых чиновников и менеджеров. Как и положено им, пилят бюджеты, разрабатывают схемы для получения откатов. На самом деле их любой ОБХССник из райотдела моей молодости приструнил бы.

Все жалобы бывших полковников и генералов, работающих в системе власти региона, нынче адресованы бывшей преподавательнице, которую пронесли по головам людей до высокого поста руководители и функционеры разных партий, иначе говоря – партийные авторитеты, презирающие народ и в ответ презираемые народом. Этим ничто глаза не выест, только утрутся.

Теперь мадам никого не слушает. Какое ей дело до каких-то жалоб, грязных и пыльных районов и деревень, их руководителей, тем более – людей, живущих в совершеннейшем безденежье и активной нищете. Вон, депутаты госдумы и те выше её получают – по полмиллиона в месяц. министры по два миллиона в месяц, начальники нефтяников и газовиков – по миллиону в день. Они – бе-не-фи-ци-а-ры, то есть получатели доходов, а она, видимо, ещё не вошла в эту категорию. Какая несправедливость!

Будет ли мадам думать о тех, кто одну красненькую в месяц на семью имеют? Подражая своим кураторам, обороноспособность свою она укрепила основательно: ни одна жалоба не пройдёт и не потревожит, а потому – всё спокойно, развивается, процветает. А что ещё требуется?

Во времена моей молодости на этих бенефициаров никто бы и внимания не обратил, до того серые людишки, хотя вредные и жадные…

Голоса друзей становятся глуше. Машина идёт мягко, усыпляет.

Продолжаю проваливаться в сон, где клубятся мысли и образы, которые на этот раз проявляются уже как часть мутной и ватной темы, которая разрослась в кучу-малу, в какой-то дикий исторический ужас из прошлого и настоящего. Это глобальная система равнодушного разора из прямоугольных кабинетов с одними и теми же обитателями, зарешеченных камер, набитых рычащими существами, обшарпанных стен и заборов, подъездов и квартир, пропахших кошачьей, собачьей, человечьей мочой. Система эта с громадными эверестами мусора, стеклянными небоскрёбами, расплющенными временем бараками. В этом ужасе толпы первых, вторых, третьих и последних секретарей, президенты и разных организаций, рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки, чиновники и бандиты. Там изысканные диваны, кресла и золотые унитазы соседствуют с табуретками, солдатскими койками и парашами. Этот ужас наворочен из всего немыслимого и невообразимого, но реального, существовавшего и существующего.