Щербатов, осуждавший Петра за крутые меры, все же пришел к выводу, что без помощи Петра России потребовалось бы не менее семи поколений — 210 лет (1682–1892), чтобы пройти путь, проделанный ею в петровское время: «да и то, считая, что в течение бы сего великого времени не было никакого помешательства (препятствующих обстоятельств. — Б. Т.) — ни внутреннего, ни внешнего».

Дворянский историк Карамзин первоначально давал положительную оценку деятельности Петра. «Как Спарта без Ликурга, так Россия без Петра не могла бы прославиться», — писал Карамзин. Однако позже, восхищаясь деятельностью государя Ивана III, Карамзин указал, что вот Иван мог возвысить русское государство и без крутых мер, которые применял Петр I. В своей знаменитой «Записке о древней и новой России» (1811 год) Карамзин выражает особенное недовольство насильственными методами Петра и подвергает их резкой критике. Живший в обстановке начавшегося кризиса феодально-крепостнической системы, Карамзин был яростным противником решительных поворотов в истории развития русского государства. Этим именно и объясняется его резкая критика, которую он дал реформам Петра, их исторической необходимости. Ленин же писал: «Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»[5].

В середине XIX века в русской общественной мысли боролись два направления: западники и славянофилы, различно оценившие преобразования Петра I.

По мнению славянофилов братьев Киреевских, Аксаковых, Петр I своими реформами нанес непоправимый вред самобытному развитию России; «классовый мир», безмятежная тишина и спокойствие, которые существовали до Петра I, были нарушены рабским подражанием Западной Европе. Беда современной России, по их мнению, состоит в том, что она не в состоянии избавиться от вредных последствий петровских реформ. Славянофилы утверждали, что Петр I вбил клин между крестьянами и помещиками и даже между помещиками и самодержавием и тем самым ввергнул страну в анархию; крестьяне не хотят подчиняться помещикам, часть помещиков оппозиционно настроена к самодержавию; все стремятся к власти.

Славянофилы призывали вернуться назад, к старой до-петровской Руси, призывали воспрепятствовать проникновению «язвы западноевропейской цивилизации». Славянофилы определенно стремились к реставрации патриархально-крепостнических отношений.

Иных взглядов держались западники в лице Белинского, Чаадаева и Герцена. В петровских реформах они усматривали прогрессивное начало. По их мнению, реформы Петра I значительно продвинули вперед русское государство в экономическом и политическом отношении. Чаадаев, полемизируя со славянофилами, утверждал, что без реформ Петра I Россия превратилась бы в провинцию Швеции.

В горячих спорах со славянофилами Белинский с присущей ему страстью, подчеркивая большие заслуги Петра в деле исторического прогресса России, утверждал, что «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади: алтари должно воздвигнуть ему на всех площадях и улицах великого царства русского». В своих статьях Белинский отмечал огромное значение военной реформы и внешней политики Петра.

Герцен называл Петра «коронованным революционером» и «истинным представителем революционного принципа, скрытого в русском народе».

Конечно, Белинский и Герцен неправильно усматривали в петровских реформах революцию. Изменения, произведенные Петром в русской жизни, не были революцией. Власть по-прежнему оставалась в руках дворянства, а крепостная зависимость крестьян еще более усилилась.

Буржуазные историки, начиная от известного русского историка С. М. Соловьева и кончая его учениками, немало занимались изучением реформ Петра.

Впервые на связь преобразований Петра с предшествующей эпохой обратил внимание С. М. Соловьев в трудах «Взгляд на историю установления государственного порядка в России» и «Публичные чтения о Петре Великом» (1872 г.). В них Соловьев указывал, что вся экономическая, внешнеполитическая и административная политика Петра I являлась прямым продолжением того, что намечалось и было осознано до него, что XVII век подготовил реформы начала XVIII века. «Необходимость движения на новый путь была сознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя — вождь явился»[6].

В оценке Соловьева петровская эпоха в жизни русского народа представляется переходом от одной ступени, когда «преобладает чувство», к другой, когда «господствует мысль». Он писал: «Наступает вторая половина народной жизни, народ мужает, и господствовавшее до сих пор чувство уступает мало-по-малу свое господство мысли. Сомнения, стремление поверить в то, во что прежде не верилось, задать вопрос — разумно или неразумно существующее, потрясти, пошатать то, что считалось до сих пор непоколебимым, — знаменует вступление народа во вторичный возраст или период господства мысли»[7].

Соловьев справедливо указывал на связь внешней политики) Петра I с политикой Ивана Грозного, который также стремился овладеть побережьем Балтийского моря.

Придавая большое значение реформам Петра, правильно указывая на связь их с предшествующим XVII столетием, Соловьев, однако, не мог вскрыть причин, подготовивших реформы Петра, так как он исходил не из развития производительных сил страны, не из внутриполитического и внешнеполитического положения русского государства, а выводил корни реформ из господства идеи и сознания отсталости русского народа сравнительно с другими народами Западной Европы. Реформы Петра Соловьев сравнивал с революцией во Франции конца XVIII века. «Наша революция начала XVIII века уяснится через сравнение ея с политическою революцией, последовавшею во Франции в конце этого века… В России один человек, одаренный небывалою силою, взял в свои руки направления революционного движения, и этот человек был прирожденный глава государства»[8]. Ясно, что это — идеалистическое объяснение причин реформ и роли личности Петра.

Говоря об искажении истории историками-идеалистами, Маркс указывал: «…происходит это по существу от того, что на место человека прошлой эпохи подставляют всегда среднего индивида позднейшей эпохи, а прежним индивидам подсовывается позднейшее сознание»[9].

Ученик Соловьева В. Ключевский в оценке преобразовательской деятельности и внешней политики Петра в основном стоял на позициях своего учителя. Он более сильно, чем это делал Соловьев, связывал преобразовательскую деятельность Петра с войной. «Война указала порядок реформы, сообщила ей темп и самые приемы… Война была главным движущим рычагом преобразовательской деятельности Петра, военная реформа — ее начальным моментом, устройство финансов — ее конечной целью»[10].

По мнению Ключевского, реформы производились без всякого плана и последовательности. Ключевский, связывая преобразовательскую деятельность Петра с текущими делами и указывая на войну как на движущую пружину реформ, делал следующий вывод: реформа была «бурной весенней грозой», которая, «ломая вековые деревья, освежает воздух и своим ливнем помогает всходам нового посева»[11].

Северная война и полководческая деятельность Петра у Ключевского получили неправильную оценку. Полтавская битва, по его мнению, была лишь разгромом «отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга». Неправильную оценку Ключевский дает и внешней политике Петра. Ништадтский мир он рассматривает не как блестящее достижение русской дипломатии, каким он был в действительности, а как «запоздалый конец войны». Ключевский не заметил крупных военных и дипломатических дарований Петра; по его мнению, Петр был лишь «хозяин-чернорабочий, самоучка, царь-мастеровой».