<p>

Чтобы на меня не смотрели этими сочувствующими взглядами, на самом дне которых, в самом уголочке, затаилось торжествующее притворство.

«О-о-о, алмазная мечница пострадала в битве».

«Оказывается, ей тоже можно сделать больно», – сахар, мёд, яд.

Каким-то магическим образом, о том, что я живая, они умудряются забывать. Всем живым существам можно сделать больно, и это очень простая истина.

Чтобы из меня эти взгляды не вытрясли последнюю живую требуху, я забралась сюда, в самую отдалённую окраину Рая. Здесь опасно, но ещё здесь течёт исцеляющая река Лета, и там, чуть дальше, за границами Рая, впадает в Южное море.

У меня обгорела кожа и вплавилась в металл наручей, теперь снять их можно, только отодрав с мясом. В конце концов, я так, наверное, и сделаю, но пока меня пробирает на смех при мысли о том, как это будет больно.

Демоны в битвах не любят щадить врагов. Но знать, как сильно они меня ненавидят – сладко, потому что я их тоже в каком-то смысле... недолюбливаю.

В бою было жарко – в особенности от того, что меня жгли адским пламенем – но сейчас плечи сковывает дрожь.

Августовские ночи – холод. И сам месяц какой-то странно-фатальный, месяц неизбежных дел и убийственных взглядов.

Ещё и с реки пронизывающим ветром тянет. Остывший доспех кожу леденит даже сквозь ситец рубашки, а снять его невозможно: пальцы сломаны. Сломаны, сгорели, с них слезает кожа и кое-где вместе с мясом.

Всего-то нужно опустить их в речной поток, остудить, дождаться пока целебные воды омоют раны, но ничего этого я сделать не успеваю, прежде чем меня настигает прорвавшийся сквозь полуночный холод шелест чужих крыльев.

Здесь опасно, потому что на самой окраине Рая иногда появляются бесы.

Бесы – иногда, сам Дьявол – крайне редко, и он стоит сейчас довольно близко, чтобы я могла упасть в его объятия, сделав шаг назад. Мой мозг пачкается об эти мысли, и я не вижу особого смысла в приветствии.

– Как она? – бросаю через плечо, не оборачиваясь.

Это совершенно лишнее. Я знаю, как она. Знаю, что такое ранение от моего меча – это пять дней в бреду, это невозможно вдохнуть, это долгий и нудный период восстановления. Каждому живому существу можно сделать больно, и может, именно благодаря мне, сестра не смеет забывать об этом никогда.

– Сейчас хорошо уже, – отвечают мне. – Но шрам ещё не затянулся.

Я молчу, стискиваю зубы. Он целует его каждую ночь.

– Почему, – о боги, говорила ли я что-нибудь более бессильное, более жалкое, чем это короткое дрожащее «почему». – Почему из всех возможных вариантов она спуталась именно с тобой?

«Спуталась» – так о ней говорили у нас дома о её фантастическом таланте подбирать неподходящую компанию.

И на Небесах о ней тоже говорят так. Спуталась с дьяволом, шляется по чужим постелям, его подстилка, шлюха его. Дальше я обычно слушать не могу, у меня начинают гореть уши, ну вот как сейчас кожа под сталью наручей.

Оборачиваюсь и ловлю себя на усталом вздохе.

Почему она спуталась именно с тобой? Из всех них тебя ненавидеть сложнее всего.

– Она не любит, когда мы о ней разговариваем за её спиной.

– Ещё бы, – фыркаю. – Я люблю её, знаешь ли. И мне больно смотреть на то, во что ты её превращаешь.

Превратил давно.

Я бы ей руки сломала, только бы не выпускать снова на поле боя. Челюсть свернула – только бы не снова в твою постель.

Внутри всё клокочет, и у меня немеют мышцы лица от ярости, а в голосе звучит одна только пустота. Как ты смеешь её целовать, мою?! Держать в своих руках, наливать ей чай, перевязывать раны.

– Это не любовь, Мелисса, – жёстко отрезает Дьявол.

И мне кажется, что это он отрезает кусочек от меня.

Зачем пришёл, он не говорит, но мы оба знаем, что он последний раз не прощает меня молча. И то, только потому, что она его об этом просила. Потом – возьмётся за меч.

– Ну давай, скажи мне, что такое любовь. Ты меня оставил. Она у тебя вечно в синяках: запястья, шея, пальцы. Вечно заплаканная. Думаешь, я не вижу? Ты... – в голосе явственно слышен вызов, а мою брань тут же подхватывает ветер, и я сама не слышу её.

– Разве алмазная мечница не должна лучше следить за своим языком? – с усмешкой, растворяясь в темноте, говорит Дьявол. – Тем более, нас уже давно слушают.

Он исчезает, оставляя меня наедине с одиноким светом чужого нимба. Не заметила, потому что в глазах всё рябит от боли. И не почувствовала, потому что, наверное, скоро отключусь.

Порывистый ветер треплет его волосы и заставляет дрожать ресницы. От одной мысли об этом ангеле у меня сводит крылья. Азраэль.

Я перепробовала всё, от объяснений, что это лишь со стороны я такая безукоризненно светлая и себя слишком легко обмануть, думая, что любишь, и до «хватит уже таскаться за мной, будь ты проклят».

И слезы его я уже видела.

Но истинную причину того, почему отворачиваюсь вот так раз за разом, не называла, однако теперь он наконец знает и её.

Ведь нельзя было бесконечно бегать от него и скрывать, что я уже наполовину сошла с ума, что я уже наполовину – не я. Что Мелисса вообще не такая, даже близко не такая, как о ней привыкли думать в Сефироте.

Я избитая и израненная со всех сторон, откуда не взгляни, обгоревшая, на треть мёртвая.

И когда-нибудь он должен был это понять.

Аз делает шаг вперёд.