Ояр Вациетис Экслибрис Нельзя не обратить внимания на ярко выраженную космичность Вациетиса. Он в равной мере понятен и латышу, и русскому, и… (больше ни за кого не решусь поручиться) – и в то же время одинаково чужд нам всем. Как конкретная реализация мирового духа, Вациетис – поэт, бесспорно, латышский и никакой другой, но он не принадлежит полностью ни своему поколению, ни Латвии в целом не столько по праву гения служить всему человечеству, сколько по свойству айсберга скрывать под водой пять шестых своего тела. Людмила Азарова-Вациете как-то сказала, что Ояр – это тот случай, когда в одном человеке действительно семь «Я». Легко сообразить, что при взгляде на правильную семигранную призму или пирамиду видишь не более четырех боковых граней… Антрацит Antracīts, 1978 Путь К чему бы я ни шел, я иду пешком. Я ведь хочу прийти, вовсе не – появиться. Вне верст усталых. Вне снов одиноких. Вне встреч с собой. Вне тоски по тебе. Я ведь хочу зайти, вовсе не – заявиться. Вне расстояний. Вне обочин. Вне звука шагов, твердящих непроизносимое. Да, я стоптал немало подметок, но не затоптал ни одного человека. Антрацит 1 Проехала машина с каким-то там углем… Я всю жизнь нет-нет да и вспомню ту машину с каким-то там углем. Я изжаждался по одиночеству, и я встретил одиночество ночи в черной накидке. Одиночество порою необходимо, но я захлебнулся им и начал тонуть. По одиночеству может идти лишь умеющий плавать. Мне было позволено лишь пригубить… Но тут прошла машина с каким-то там углем. 2 Нет, не пройти мимо // того антрацита. Не я эту кучу вырыл, та куча не станет мой дом согревать. Зато антрацит добыт в точно таких же шахтах, какие сам прорубал. По точно такому же аду, черному, с блуждающими огнями, за словом идут, за поэзией и за любовью. И часто в местах добычи на поверхность земли выходит только глухой раскат. Из черного колодца счастья выносят самих углекопов, и неподобающе черными, с неподобающе светлыми глазами, они выглядят в полуденном солнечном блеске… 3 Вовсе я не из тех, кто мог бы сидеть здесь с лупой, однако сижу. А у меня ведь еще инструмент есть – // только спрятан внутри. Так долго я здесь сижу, что кусок антрацита уже перерос Гайзинькалнс, потом Эльбрус и теперь, противно поблескивая, как автоген, высится над Гималаями. Больше не сыщешь сходства со стеклянной горой, где конь золотой годится. Ни с чем больше нету сходства – того, что я ощущаю, тоже не объяснишь. Нет, пока я не подобрался к бесконечному, но определенно ползу вперед. Не то, чтобы я понимал бесконечность, однако вижу, откуда растет антрацит, и чувствую то, что положено, глядя на звездные пляски… Что-то в них от меня самого, так же, как в черном искрящемся антраците или Млечном пути, научиться ходить по которому пока невозможно. Серого цвета Я превратился в одно-единственное серое око: из серых луж пьют серые голуби; серый дождик серые лужи вгоняет в серую дрожь; на горизонте из серых башен серая клякса… Серый туман, клубясь, наползает, как пепел пожарища… Я превратился в одну-единственную серую ноздрю: ворсинки шарфа меня щекочут – как в двигателях сожженный бензин; серые пятна на досках лесов – как будто плотник прошелся; запах гари – вчера в этом городе день загорелся, скроенный наспех, и я в это серое утро // вчерашний угар вдыхаю. Он – старый солдат, проснувшийся от всего только лишь боли в костях, ноющих к перемене погоды в местах ранений, которые многих на той войне выжгли дотла, – он тоже чует запах горелого. Он – мчась по ступенькам – еще выстраивает те формулы, что заставят шататься фундамент физики, скрепляя который, сгорели многие, – и снова воняет гарью. И по всей квартире, по всей улице, по всему городу паленого серый запах. Я просыпаюсь в час предрассветных сомнений и по уши зарываюсь в серый и рыхлый пепел, по которому мы ежечасно и ежеминутно бредем к своим собственным радугам. Мы каждое утро, порядком еще не проснувшись, влезаем в этот вчерашний густой серый пепел и, почти не задумываясь, трамбуем его, превращая в асфальт на сегодня. |
