Был прохладный июльский денек. Мы носились по полю, трава щекотала мне живот. Облака часто закрывали собой солнце, поэтому казалось, будто скоро пойдёт дождь.
Я остановился, отбежав слишком далеко, и посмотрел на совсем близкий лес. У самой кромки деревьев сидели два волка - наблюдатели. Милена, светло-пепельная молодая волчица, и Джой, здоровый и сильный лохматый бета с вечно недовольным видом.
Милена сделала мне знак мордой, чтоб я возвращался к гурьбе малышей, таких же, как и я, и тревога читалась в ее взгляде. Резвиться на свободе нам оставалось совсем недолго.
Наш приют располагался за городом, возле самого леса, чтоб волки имели возможность в любой момент оказаться среди деревьев. Людям же нужен был дом, который мы обрели в опустевших угодьях егеря, старого Симеона, который умер около года назад.
Он был человеком, но очень любил волков, которые, в свою очередь, доверяли ему. Доверие волков - самая большая честь. Особенно, если ты человек. Симеон заслужил эту честь, несколько раз спасши взрослых волков от охотников и позволив им занять территорию его угодий. Волки редко ссорились со старым егерем. Но тогда он не был ещё таким стариком.
Я весело помчался в поле, где мне навстречу выбежал Эйдан. Его язык вывалился наружу и смешно болтался, как старый носок, в который затолкали груз. Он неуклюже пыхтел и сопел. В отличие от меня, Эйдан здесь с самого утра. Ему больше повезло, ведь он не любимчик альфы.
Несмотря на всю свою неуклюжесть, Эйдан не выглядел нелепо, скорее растеряно. Он преодолевал большие расстояния и учился охотиться, два раза в неделю уходя вместе со взрослыми волками, а когда возвращался, был сильно измотан, так что вся его веселость будто куда-то улетучивалась, а сам Эйдан валился с ног и быстро засыпал. Тогда я даже не дергал его: знал, что это бесполезно.
Незадолго до полудня, когда солнца начинало напекать волчьи макушки, слышался зов наблюдателей. Мы всей гурьбой неслись к взрослым, а те отходили нас в дом, где мы оборачивались.
Мне не нравился этот процесс. Он очень неприятен, потому что чувствуешь, как твоё тело ломается десятки, нет, сотни раз, и ты вынужден терпеть ужаснейшую боль, пока все не завершится. Я всегда с сочувствием смотрел на тех, у кого обращение занимало час и больше. Они, как раненые рыбы, бились в конвульсиях, хрипели и сопели, боясь издать лишний звук, чтоб не рассердить взрослых. У меня же обращение происходило достаточно быстро, хотя, моё мнение, могло бы и быстрее.
Эйдан был одним из тех, кому тяжело давался этот процесс. Именно из-за него я стал с пониманием относиться к тем, кому это давалось так же тяжело, как Эйдану.
Я души не чаял в нем. Когда со мной было покончено, я старался как можно скорее прийти в чувства и овладеть собой, а это давалось очень трудно. Слабость завладевала телом безраздельно. Чтоб обрести контроль над самим собой, нужно было приложить немало усилий: полностью осознать себя, что затягивает процесс адаптации после смены формы. Чтоб поскорее прийти в себя, нужно поддаться слабости и позволить организму восстановиться, в такой ситуации непременно засыпаешь, и бог знает, когда ещё проснешься.
Я старался не закрывать газа и дышать ровно, отсчитывая равное количество времени между вздохами. Когда самосознание возвращалось ко мне, я пытался шевелиться и, если не подняться и подойти, то доползти до, задыхавшегося на исцарапанном бетонном полу, Эйдана. Он скулил, а влажные глаза, наполненные болью, с надеждой и благодарностью смотрели на меня. Он не узнавал меня, но чувствовал, что рядом кто-то близкий.
**
Несколько лет спустя
Я проснулся в поту. Этот сон являлся мне слишком часто. Я видел поле и почти что чувствовал на себе тепло июльского солнца. Ко мне несся волчонок, и весь мой мир смыкался на нем одном.
А потом волчонок становился взрослым волком, таким, каким я представлял себе Эйдана взрослым, ведь мне не довелось этого увидеть воочию. Волк был таким же серым с чёрными полосами, с длинными мускулистыми лапами, окрашенными в чёрный с тыльной стороны. Вытянутая морда, блестящие глаза цвета тёмного шоколада. Во сне я любил этого волка и, когда просыпался, долго не мог забыть это чувство. Ведь в реальной-то жизни я не мог любить его, потому что я его ненавидел.
Я ненавидел его и искал, чтоб узнать правду. Что будет дальше, сложно было представить. Иногда я грезил, как разделаюсь с ним, какой горячей будет его плоть, когда мои зубы сожмут ее. А иногда меня посещало чувство полнейшей растерянности, или даже опустошенности, потому, что мне представлялось, что Эйдан скажет, что он не виноват, что все случилось не по его воле, что он не предавал меня… Кого я обманываю?!
Комната была тесной, как коробка, без особых удобств, чтоб не появлялась привычка к комфорту, а вместе с тем претензии. Многие жаловались, но не осмеливались просить о большем, потому что большее они не получили бы. Так или иначе, меня все устраивало, даже удовлетворяло. Эта спартанская атмосфера поддерживала пламя негодования во мне. Днём я пускал кровь какому-нибудь волку, а ночью оставался один со своей бетонной коробке и засыпал без мук совести. Если бы моя жизнь была чуть комфортнее, то мысли, подрывающие душевный покой, непременно появлялись бы.
- Сколько ты уже с нами? - спросил Нейтан.
- Около года, - ответил я.
- Льюис тобой очень доволен, - Льюисом был альфа этой стаи, от него зависело если не все, то многое. - Нечасто встретишь такого исполнительного омегу. Тем более прошедшего со стороны. Почему ты покинул материнскую стаю?
- У меня не было материнской стаи, - отозвался я. - Я вырос в приюте.
- Вот как? Похоже, вас там неплохо муштровали, - Нейтан совсем не боялся ранить чужие чувства, но мне это было только на руку. - Как назывался этот приют?
- У него не было названия. Это маленький приют, образованный во владениях егеря.
- Человека? - удивился Нейтан.
- Он был добрым человеком.
Нейтан задумался.
- Хм, как же, интересно, ты мог стать таким агрессивным, если вырос в приюте, образованном добрым человеком.
- Он вскоре умер.
- Его убили? Поэтому ты озлобился?
- Нет, по другой причине.
Я сказал это так, что Нейтан, который был, по сути, совсем не глупым волком, решил не развивать тему.
Льюис неровно дышал ко мне. Да он ко многим питал страсть, очень любвеобильный волк. На то он и альфа. Его взгляд всегда менялся, когда он замечал меня. Этакая смесь нежности и извращенного желания причинить боль. Не знаю, каким должен быть настоящий альфа, ведь у меня не было альфы, потому что не было стаи, но Льюис казался настоящим альфой.
- Юстав, - он произносил моё имя с потаенной улыбкой, покровительственным тоном.
Признаюсь, это заводило меня и внушало мысли о том, что я имею некую власть над Льюисом, путь и не неограниченную - Льюис умен и силён, а ещё его очень уважают в стае, а значит, мне нужно быть поосторожнее с ним.
- Привет, Льюис.
Да, я был несколько фамильярен, но альфе это нравилось, пока я не переходил границы. Или не оказывал сопротивления.
- Я ждал тебя два часа назад.
- Прости, я был занят работенкой, которую ты мне подкинул.
Он навис надо мной и смерил собственническим взглядом. Он был не намного выше меня. Ему 32, а мне 25, и к его годам я вытянусь и окрепну окончательно, войду в полную силу. А пока Льюис имел все основания относиться ко мне, как к своей собственности, потому что так альфы и относились к своим подчиненным.
Он обнял меня за талию, опустил руки на бедра и впился в губы. Я не закрывал глаза, потому что не испытывал особого удовольствия. Не скажу, что Льюис был мне противен, но я не благоговел от него, как многие молодые волки из стаи. Быть влюбленным, даже боготворить своего альфу - это нормальное явление в жизни стаи, особенно если альфа - сексуальный, крепкий мужик с хорошими мозгами и членом.
