- Приветствую и тебя, Малхира-Самаэль, повелитель тьмы! – отвечал Игрок, людям известный так же под именем Локи, бога огня и обманов.
- Присядь и выпей вина! И расскажи о своих скитаниях и том, что заставило тебя бежать из своего северного края – хотя, думаю, большинство здесь хорошо это знает.
Не заставил Игрок просить себя дважды, сел за стол князя тьмы и пригубил вина из адамантового фиала. Журчала речь его прихотливо, как верткий горный поток, временами обрушиваясь стремительным бурным водопадом, временами пробираясь сквозь камни метафор и потаенных смыслов. И демоны заслушались его речами.
- Что же ты теперь намерен делать, Локи? – спросил князь тьмы. – Вы, прежние боги, утратили теперь всякие силы, а особенно ты, после всех твоих злоключений.
- Пусть я утратил многие свои силы, - отвечал Локи, - но все же у меня еще достаточно умения и хитрости, чтобы показывать людям их истинную природу, обнажать ее как девственницу в первую брачную ночь. И полагаю, я в искусстве того, что вы называете искушениями, способен потягаться с вами, демонами.
Захохотало тут все демонское сборище, затряслись стены Пандемониума.
- Клянусь Стигийскими водами, тебе не откажешь в гордости, - проговорил, наконец, князь тьмы Самаэль. – Ну что ж, это должно быть по меньшей мере забавно. Итак, если ты, Игрок, сможешь совратить священника, и сможешь это проделать в мужском обличье, такового обличья не меняя, и сделаешь это скорее, нежели мой подданый, которого я сам выберу – ты сможешь отобрать у любого из моих демонов его силу и искупаться в его крови.
- Да будет так! – проревело все сонмище демонов.
- Если же ты проиграешь… - продолжал князь тьмы. Его глаза вспыхнули ярче адского пламени. – Если ты проиграешь, то лишишься того, что более всего к тебе притягивает – своего смеха!
- Да будет так! – ответил Локи.
И вышел вперед Абраэль. Был он прекрасен ликом и равно похож на мужчину и на женщину. Не дрогнул Игрок, хотя взгляд его омрачился – он знал, что Абраэль звался повелителем грехов, и звался так не зря.
Тогда прислужники принесли и поставили пред троном Самаэля большое зеркало в черной оправе. И в нем показал князь тьмы демону и богу огня холмы, и город Лойден, и собор святой Барбары, и молодого священника, согнувшегося над книгами.
- Как он молод и хорош собой, - с плотоядным восхищением молвил Абраэль.
- Я вижу, что дело это легче, нежели я предполагал, - сказал Локи, посветлев лицом.
========== 2. О синих небесах ==========
И господин Зейцен, которому принадлежали серебряные рудники, и господин Бокнер, лойденский бургомистр, и мастер Колло, и еще с десяток почтенных и уважаемых граждан были теперь схожи со сворой охотничьих псов, учуявших дичь. Молодая графиня Абигайль де Фурнель возбудила в них те оставшиеся страстишки, алчность и грязную бессильную похоть выродившихся тел – такова, должно быть, похоть расслабленного или прикованного к креслу с колесами калеки.
Всего пару раз удалось им видеть ее на улицах города без густой вуали, но нежные, правильные и благородные черты ее прелестного личика запечатлелись в их сознании яснее и четче, чем оттискивал свои литеры печатник Гуттернберг. У графини были чудные каштановые волосы, которые, правда, едва видны были под ее вдовьим покрывалом, и бездонные темные глаза, цветом схожие с благородным турмалином – в них будто мерцал огонек, то лиловый, то зеленоватый, то кажущийся почти пурпурным. Глаза графини очаровывали, и, раз взглянув в них, невозможно было их позабыть.
Знатные граждане города были покорены. И вся эта свора гончих теперь поглядывала на окружающих и друг на друга со злобой и скрытой ревностью, замечая все, даже самые ничтожные действия соперников, и находя им все более гнусные объяснения и толкования. Каждый уже успел сделать попытку поближе познакомиться с красавицей графиней – и каждый потерпел на этой ниве неудачу. Все их попытки разбивались о непоколебимое затворничество графини. С ней в доме были всего две служанки и кучер.
Прекрасная отшельница была учтива, но ясно дала понять, что суета мирская ей отвратна и что единственное, что занимает ее – мысли о мире горнем. И действительно, графиня де Фурнель ходила в собор каждый день. Во время мессы казалось, что душа ее улетает к высоким сводам собора вместе с пением маленького приходского хора.
Отец настоятель сперва обрадовался столь знатной и столь ревностной прихожанке, однако то, что графиня каждый день причащалась, и в особенности то, что и исповедоваться она желала тоже каждый день, и именно ему, стало его удивлять. А главное – отец настоятель никогда не мог вспомнить, в каких грехах каялась графиня Абигайль. «Простите, отец мой, ибо я согрешила…» - и после этой фразы, - произносимой, Господь свидетель, нежнейшим и сладкозвучнейшим из голосов, - память отца настоятеля покрывала мгла. Однако отец настоятель был немолод и отменной памятью похвастаться никогда не мог.
На третий день он сослался на нездоровье, просил графиню простить старика. И с того дня препоручил духовное окормление прекрасной вдовы своему молодому коллеге.
«Простите, отец мой, ибо я согрешила», - услышав этот шепот по ту сторону решетки исповедальни, отец Бернард привычно прикрыл глаза, готовясь внимательно выслушать кающуюся. Дальнейшее могло бы показаться дивной музыкой, и будто ниоткуда полился густой пьянящий аромат, в гулкой пустоте огромного собора вдруг повеял легкий весенний ветерок, от которого все теряют голову, и в воздухе возникли обнаженные танцовщицы, чьи прекрасные тела извивались в страстном танце. Да, это мог бы увидеть любой другой человек – но не отец Бернард.
- Ну что же, дочь моя? – устав от молчания по ту сторону решетки, спросил он.
- Простите, отец, мне дурно… - послышался шепот.
Молодой священник помог графине выйти из собора на вольный воздух. Но, как на беду, сопровождающих ее угрюмого кучера и маленькой толстой служанки нигде не было.
- Видно, они ждут меня там, - графиня показала на дальний конец узкой мощеной улицы, окаймляющей высокий обрыв и идущей от собора мимо здания книгохранилища к началу спуска в город. – Ах!.. – неловко ступив, она споткнулась на неровной брусчатке, и отец Бернард вовремя подхватил ее под руку, не дав упасть.
- Благодарю, святой отец, - мягким ласкающим слух голосом проговорила графиня Абигайль. И они медленно пошли в сторону спуска, и священник поддерживал молодую женщину под локоть. Ее рука была горячей, жар обжигал даже сквозь одежду – но отец Бернард будто вовсе не ощущал этого жара. По-прежнему чистой и кроткой была его полуулыбка, с которой слушал он сетования графини на суетность большого света, откуда ей посчастливилось вырваться и от грехов которого она надеялась очиститься в тиши и забвении маленького города. Она говорила о благодати, которую ощущает в соборе, и о том, что здесь впервые она встретилась со столь крепким в вере и благочестивым пастырем.
Но тут отец Бернард остановил ее, незлобиво возразив, что уничижение иной раз бывает пуще гордости. Голос его был ровен, не было в нем ни трепета, ни смущения. Меж тем они пришли уже к началу спуска, где однако же не видно было кареты и слуг графини – только пара ворон дралась из-за куска требухи. Но тут графиня Абигайль поблагодарила священника и заверила, что сама сможет дождаться слуг и не смеет более отвлекать святого отца от его обязанностей. Она присела на каменную скамью и раскрыла маленький молитвенник.
Учтиво попрощавшись, отец Бернард пошел вдоль балюстрады в сторону собора, и когда отошел он шагов на десять, сзади послышался цокот подков и грохот колес, карета графини проехала мимо него, свернула за здание книгохранилища и устремилась в город по другой улице, не столь крутой. Священник несколько удивился той скорости, с какой карета появилась и с какой графиня в нее села, но решил, что они с графиней увлеклись беседой и не заметили приближения кареты. Однако же осенил себя крестом и, повинуясь внезапному порыву, прошептал первые строки из охранительной молитвы Приснодеве Марии.
