14 февраля 2018

Пума – черная, лев – рыжий, тигр – полосатый, а леопард – пятнистый… И много еще всяких кошек – и все они разодеты пестро и разнообразно! Береза – мелколистная и белоствольная, а иудино дерево линяет, и с него лоскутьями слезает красная кора. Из толстой сосновой коры можно вырезать кораблики, а из тонкой березовой – выделывать туеса, ковши и шкатулки… Рога оленьи и лосиные спорят по красоте и мощи, овцебык уверен, что его оружие – страшнее!

Зачем, Творец, при равной функциональности тебе важна эта игра формы и цвета? Если нектар пьют и пыльцу переносят насекомые, которых на Земле – бесчисленное множество, отчего тебе пришла охота выдумать птицу колибри? А потом еще и цветы, которые допускают до этой важной операции только колибри – и больше никого! Ворон – чёрен, голубица – в белоснежном оперении, фламинго в розовом… Творца, видимо, тешило разнообразие создаваемых образов, творчество, предела которому не было! Но зачем, какой практический смысл в этом? Эти вопросы, обращенные к неведомой творящей силе, можно задавать бесконечно. Нет на них ответа.

Спроси себя: зачем ты при нормально осуществляемой коммуникативной функции речи говоришь стихами? То длинной строкой, то короткой, то нараспев, то рублеными слогами; откуда берутся эти несусветные образы, рождаются метафоры и немыслимые сравнения? На кого рассчитана твоя причудливая речь, почему тебе так хочется быть неповторимым? Какой в этом смысл?

Не знаю. Но он есть. Он должен быть. Иначе почему с тех пор как появилась речь – возникла и потребность в словотворчестве. Хочется быть неповторимым, но и воспринятым, вот и бьемся по мере сил и способностей! Удачи всем нам!

Дивит фантазиями лето,

Загадками волнует сад,

Зачем ирис так фиолетов?

Пион – роскошен и лохмат?..

Настурция огнем пылает,

Гортензия как смерть бледна,

Альпийский лук теснится с краю,

А вон и лебеда видна!..

Вот по дорожке я иду,

И слышу, горячится как,

Перебивая резеду,

Волной душистою табак!

О чем заспорили так страстно?

– В спор не вступает георгин.

Багров, надут, и сразу ясно:

Без запаха, но – господин!

Но тут садовница устало

Сказала, спину разогнув,

"От жизни ты, мой друг, отстала,

Сорняк главнее всех в саду!

Не помню, чтоб его сажали,

И пестовали… Нет, едва ли…

Но он, представь, живучей всех!

Чем объяснишь его успех?"

Не ханжа и не притвора,

Не капризничаю зря,

Капни что ль для разговора

В чашку толстого фарфора

Тридцать капель декабря!

И туда же выжми плод

Жгуче-солнечного цвета,

Вкус – гримасой сводит рот!

Но зимой глоточек лета…

Для букета подойдет!

Эликсир мой – не бином,

Чтоб рождал в душе отвагу,

Кипрскую беру я флягу,

Щедро в чашку лью вино –

Это главное звено!

О любви воспоминаний

Подмешаю сладкий мед,

Кто попробовал – поймет,

Есть в нем привкус и страданий,

И разлуки свой черед…

Ноткой прозвучит седьмою

Аромат зеленой хвои,

Носу говорит хоть что-то

Эта сказочная нота?

Запах мандарина ловит? …

– А наступит тридцать первое?

– Не загадывай. Наверное…

Зеленых листьев письмена

Я разбираю скрупулезно:

Штрих-код предъявит мне сосна,

Сердечком шлет сигнал береза.

Не плачет ива – восклицает,

Когда листочек свой теряет,

Но где у восклицанья точка,

Чей здесь приложится листочек?..

А семипалый лист рябины -

О чем вещает, что таит?

Кто напрягает лист малины? -

– Он сморщен и смущен на вид…

Кленовых звезд не ясен символ,

Но, Бог мой, как они красивы!..

И без меня проблем тут море:

Черемуха и вишня спорят,

Кто первый сочинил овал

И в азбуку его вписал…

Зеленым этим эсперанто

Я не владею, признаюсь,

И даже с президентским грантом

За перевод я не возьмусь!

Но силюсь в памяти сберечь

Таинственную рощи речь…

15 января 2018

Меня всегда чрезвычайно занимала оговорка Пушкина о том, что Татьяна писала свое пылкое признание Онегину на французском языке. Да ведь не вскользь брошенные строки «Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своем родном, Итак, писала по-французски…», а полновесных шесть строф занимает эта преамбула к письму! И про то, как ему милы галлицизмы в прелестных устах дам, и как трудно перевести «любезную небрежность и умильный вздор» на русский, и вообще – языком нашим только ученому сухарю иль «академику в чепце» под силу овладеть…

А потом примерно столько же занимает собственно письмо, нежное, сбивчивое, от высокопарного «коварный искуситель» до почти детского «стыдом и страхом замираю». Как всё это могло выглядеть на французском? Как они потом (волею поэта) объяснились на русском и Онегин вымолвил: «Не отпирайтесь, я прочел души доверчивой признанья» и всё прочее в сугубо русских выражениях!

Зачем Пушкину понадобилась эта оговорка, эта игра? Показать, насколько глубока пропасть между Отечеством, родным языком и его элитой, дворянством, если уж самые чуткие, поэтичные натуры в самом нежном возрасте могут изъясняться только на чужом языке? Вот уж поистине «она в семье своей родной казалась девочкой чужой» – во всех смыслах!

Много позже Александр Сергеевич, обнаружив вышедшую в Париже в 1827 году книгу под названием «Гузла или Сборник иллирийских стихотворений, собранных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» заинтересовался ею не на шутку. Особенно потому, что собрал их и обнародовал на французском языке «острый и оригинальный писатель Проспер Мериме…автор произведений чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы». Пушкин, великолепно владея французским языком, воодушевился идеей пересказать сии вирши русским – так родились «Песни западных славян» аж шестнадцать опусов! Признаюсь, мне, как и широкой публике, хорошо известны максимум три из них: про бедного Ваню и вурдалака, «Соловей мой, соловейко, птица малая лесная», впоследствии ставшее романсом, и про ретивого коня, который не потряхивает гривой и не грызет своих удил…

Этот цикл был создан в 1834 году. Но что-то Пушкину мешало ударить себя в восторге по бедрам и закричать: «Ай да Сашка, ай да сукин сын!» Хотя, что уж сомневаться, если сам Мицкевич, по словам Пушкина «…критик зоркий и тонкий и знаток в славенской поэзии не усумнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию».

Но Александра Сергеевича не проведешь! «Мне очень захотелось знать, на чем основано ИЗОБРЕТЕНИЕ СТРАННЫХ СИХ ПЕСЕН, Соболевский по моей просьбе писал о том Мериме и в ответ получил …письмо». Все это рассказано в предисловии к публикации «Песен западных славян», как и письмо Проспера Мериме, в котором чрезвычайно остроумно изложена история литературной мистификации. Не было никаких таких Песен, легкомысленный француз их попросту выдумал!