Спустил шаровары с кальсонами до колен.

– Обрезанный, – сказал немецкий офицер, почти на чистом русском языке, что-то подобное улыбке появилось на его лице. И, обращаясь к Шибздику, уточнил: – Мусульман?

Эсэсовец кивнул и не отказал себе в удовольствии, хлестнул Дзагоева прутом, норовя попасть в промежность. Махнул рукой, разрешая солдату вернуться в строй. У немцев был свой расчёт на мусульман: надеялись создать из них боевые подразделения, которые пойдут против Красной армии. Это спасло жизнь Дзагоеву. Он поспешно надёрнул галифе и быстро вернулся на своё место. Подбородок его, выбритый до синевы, стал, кажется, ещё темнее, а на скулах появился румянец. «Будь у него нож, – мелькнула у Ивана мысль, – кинулся бы и запорол Шибздика».

Комсомольцев и евреев, их набралось человек тридцать, вывели за палатки, и оттуда раздались автоматные очереди.

– Васю тоже чуть не кокнули, – пробубнил возле уха Ивана Дубов.

Имя Дзагоева было Виссарион. Но Виссарионом Дзагоева товарищи избегали называть: слишком строго. Да и сам он при знакомстве так отрекомендовался: «Мая има – Вася».

– Так немедленно будет со всеми, кто не захочет работать на Германию, – уточнил между тем бывший писарь. – Немецкий порядок – это закон. Кормить вас будут только за хорошую работу. Смир-рно! – вдруг рявкнул он. – Равнение на-а-лево!

С небольшим промедлением команда была выполнена.

Там, куда приказано было держать равнение, находилась штабная палатка, особняком от палаток, в которых размещались солдаты, и все невольно подумали, что вот сейчас из неё выйдут красные командиры или их выведут оттуда. Но из палатки появился немец, он за древко волочил по земле красное полковое знамя. Сдержанный гул, как стон, прошёл по шеренгам. Перед этим знаменем давали присягу на верность стране и народу новобранцы три месяца назад, ещё там, на формировании полка, далеко от границы. У Ивана чуть ноги не подкосились от нахлынувших боли, стыда и унижения. Немец подошёл к двигавшейся навстречу ему машине, в которую сбросали только что винтовки красноармейцев, и швырнул туда знамя.

В проёме палатки показался ещё один немецкий солдат, он зажал локтями ступни красноармейца и волочил его по земле. Это был часовой, который стоял ночью у знамени. Он был мёртв. Оттащив труп от палатки на несколько шагов, немец посчитал свою работу выполненной и бросил ношу.

Фашисты наслаждались произведённым эффектом.

– Фюрер освобождает вас от присяги! – пояснил бывший писарь.

Затем он щёлкнул пальцами, подняв руку вверх, и к нему на рысях приблизился немецкий солдат с бумагами. За ним – ещё несколько немцев. Эсэсовец пошёл вдоль строя, раздавая своим подручным листки, и вскоре началась перекличка: немцы, коверкая фамилии, занялись проверкой личного состава рот. До Ивана дело дошло в самом конце.

– Я-щенко! – с трудом выговорил худощавый высокий немец, вглядываясь внимательно в строй. Пожилой, как показалось Ивану.

– Я. – Взгляды их встретились.

Последним в ротном списке почему-то оказался Василь, хотя его фамилия должна была стоять в списках выше фамилии Ивана.

– Я-ко-вэнко!

– А до ветру нас когда отпустят? – вместо отзыва спросил тот.

– Поговори мне! – Бывший писарь оказался неподалёку. Чуть помедлив, скомандовал: – Оправиться!

– Шо, здесь? – не выдержав, удивился Василь.

В руке Шибздика появился пистолет. Выстрелив над головой Василя, он рявкнул:

– Быстро!

Красноармейцы, сконфуженно поглядывая на товарищей, стали снимать галифе и присаживаться… Нужда заставит. На плацу ещё вчера окурок никто бы не бросил.

Из каждого взвода несколько человек направили разбирать палатки. По команде солдаты забрали свои вещи: тощие вещмешки. Скатки, шинели, остались в каптёрке, в большой хозяйственной палатке.

Потом весь полк прогнали мимо кухни, где повара, под надзором автоматчиков, раздали пленным красноармейцам по ломтю хлеба, по несваренной картофелине и горстке пшённой крупы. Крупу, зачерпывая ладонью, повара, тем, кто не успел достать из вещмешка котелок, бросали в подставленные пилотки. Ворчали солдаты, что даже умыться не дали, есть приходится грязными руками.

Не знали, что эти пшено, и хлеб, и картошка вспомнятся им ещё не раз, как последний привет страны, которую они не сумели защитить.

– Плен? Это что, плен? – то там, то тут слышались удивлённо-недоверчивые голоса.

Несмотря на то, что о возможной войне с немцами было запрещено говорить: «У нас с Германией договор», – готовили красноармейцев к боевым действиям напряжённо. С самого начала, как только сформировался полк, ещё там, в небольшом городке, в Удмуртии, необученных деревенских парней часами учили ходить строем, чтобы умели не наступать друг другу на пятки, чтобы ходьба стала для них привычным делом. Учили стрелять из винтовки и даже из ППШ. Пистолет-пулемёт Шпагина с диском производил сильное впечатление, но вызывал у Ивана некоторую настороженность: набивать диск патронами надо было аккуратно, иначе, как объяснял старшина, при стрельбе мог случиться перекос патрона, а в ближнем бою это верная смерть. Учили рукопашному бою. Этим занимался с ними старший сержант Путник, а он, в свою очередь, учился у лейтенанта Бодрова, бывшего в Первую мировую войну унтер-офицером. Унтер-офицеры – это мастера своего дела, владевшие всеми видами стрелкового и холодного оружия, умеющие сражаться как в пешем, так и в конном строю.

Удары штыком и прикладом, уклоны, уход от ударов и даже от выстрела – у Ивана получалось неплохо, он удивил наставников тем, что быстро научился метать винтовочный штык в цель. А секрет был в том, что ещё тогда, когда он в своей деревне начал работать в строительной бригаде, начали они соревноваться с таким же парнем в метании топора. И научились с десяти шагов втыкать своё орудие труда в дерево. До поры, конечно, пока бригадир не увидел и не отматерил их – за порчу живых деревьев и за озорство.

Учась рукопашному бою, красноармейцы, что не менее важно, обретали уверенность в себе и в товарищах. Умение действовать совместно, слаженно – главное в рукопашном бою. «Сам погибай, а товарища выручай, – наставлял бывший унтер-офицер, – так завещал нам Суворов».

И вот не пригодилось то, что успели освоить перед войной, взяли их, как слепых котят…

Туман рассеялся, солнце выбралось на вершины деревьев, день обещал быть ясным и знойным. В стороне от расположения полка, за полосой леса, в это время шло большое движение: гремели гусеницы танков, подрагивала земля, стучали двигатели автомобилей, слышалось тарахтенье мотоциклов, и ещё множество звуков подсказывало красноармейцам, что там идёт мощная колонна войск. Вражеская армия беспрепятственно шла на восток. Где-то далеко громыхало, иногда по земле катился гул, а здесь было относительно тихо. Очередная группа немецких самолётов прошла на восток, наших самолётов не было видно.

Полк, потерявший командиров, оружие и не понимавший, что будет дальше, построили и под конвоем повели на запад, к границе, по той пыльной дороге, по которой только что прошли немцы и по которой красноармейцы ходили на строительство оборонительной полосы. Кроме пеших конвоиров слева и справа от колонны были всадники с автоматами, и время от времени мимо колонны, то обгоняя её, то возвращаясь в хвост, пылил мотоцикл, где рядом с водителем, в люльке, сидел пулемётчик.

Два часа ходу, и вот у дороги пограничная застава. Невольно взгляды пленников обратились в сторону небольшого домика. У стены его аккуратным рядом, как в строю, лежали тела пограничников, во главе с лейтенантом. Фуражка лейтенанта, с красной звездой на ней, лежала рядом с ним, и ветерок слегка шевелил его русые кудри. Рядовые были острижены наголо, «под Котовского». Огнестрельных ранений не видно, все убиты ножами или заколоты штыками.

А через сотню шагов на берегу речки, названия которой Иван и другие солдаты от начальства не слышали, возможно, в целях конспирации, увидели ещё несколько убитых красноармейцев. Некоторые застрелены, очевидно, врасплох, в затылок. Враги, судя по всему, пришли с той стороны, откуда их не ждали.