Но мы, люди своего времени, смотрим на трагедию Медеи, уничтожившей собственных детей, пусть как на образец высокого искусства - и все же как на нечто далекое и забавное. Выход Медеи на театральные подмостки больше не является выходом живой души, подлинной Медеи. Да и оговорив специально, что истинная трагедия возможна лишь в искусстве (а я, кажется, это сделал), я тем самым косвенно подтвердил, что отношение к героям на сцене у меня не вполне соответствует отношению к героям реальных житейских драм. Это так. И я понимаю, что в реальной жизни всегда можно выкроить минутку, чтобы позаботиться о сыне, даже если его всего лишь слишком "просто" любишь, и что пять лет молчать о его исчезновении не похвально, что можно было в конце концов самой поехать к Ясону и все с ним обсудить, и что любовь, выходящая уже словно за пределы реальности, - это чрезвычайная исключительность, редкая, ископаемая, почти невероятная. И все же, если хоть на самую малость вероятие ее сохраняется, - разве это не звучит утешительно, не достойно восхищения? Зачем же тогда искусство, если оно никак не соприкасается с жизнью и жизнь не желает соприкасаться с ним, если выходит так, что в искусстве действуют боги, а в жизни только простые смертные? Или - зачем тогда жизнь, если высокая правда возможна только в искусстве?