========== Глава 1 ==========

Нежная зелень лета уступила дорогу бурой ржавчине и апельсиновому золоту осени, которое быстро обернулось скользкой, хлюпающей массой слякоти и мокрой листвы. Но и те унылые краски давно исчезли, утонув в обнимающем лагерь по ночам тумане, за оголившимися деревьями и проплешинами пейзажа, разоренного боевой техникой. Он всматривается в деревья на сером от горьких оттенков надвигающейся зимы фоне. За прошедшую неделю температура значительно упала, и земля под ногами каждое утро преображалась из слякотного месива в заиндевелую скользкую сплошную корку — верный признак скорого снега.

Рановато в этом году, думает он. Ну конечно. Всё ведь наконец пошло по плану — так почему бы не запороть дело небольшим снегопадом в начале ноября?

Снег значит Рождество.

Он отметает мысль в сторону: нет для него Рождества, и ни для кого из его людей тоже нет. У них есть работа, и пусть кажется, что конец войны близок — пусть чувствуется, что наступил перелом — пока еще ничего не закончилось. Им по-прежнему нужно выполнять поставленные задачи, нейтрализовать ключевые цели, освобождать пленных — и всё это имеет решающее значение для успеха Британии. Для успеха всего мира.

Да и что ему, собственно, праздновать?

Интересно, пойдет ли ночью снег, думает он, надеясь, что нет, не пойдет — снег ее команде только во вред. Неурочный снег — значит останутся следы. Да, ее ребята к таким ситуациям подготовлены и знают, что делают, но снег почти всегда осложняет дело, и он беспокоится.

Она врывается в его палатку смерчем — видимо, встреча прошла неудачно.

— Американцы, — ворчит она и практически швыряет папку на импровизированный письменный стол.

— А я-то думал, вы к ним потеплели, — сухо отвечает он.

— Они хотят забрать половину моей команды, сэр! — она почти кричит, и он поднимает брови. — На задание, которое почти наверняка обречено на провал? Ну уж нет!

— Каковы их доводы?

— Например, мы говорим по-немецки лучше них.

Он задумчиво хмурится.

— Они правы, — говорит он. — Удивительно, что они добровольно признают чужое превосходство хоть в чем-то.

Она закатывает глаза.

— Я этого не допущу, сэр.

— Разумеется, мэм.

Она выдыхает, смерив его взглядом.

— Вы знали.

Он пожимает плечами.

— Догадывался. Не за моей же бригадой они явились, — насмешливо произносит он. Она поджимает губы.

— И потом, четверо из моих в ближайшие два месяца уходят на побывку, — говорит она, — и это их первое Рождество за три года. Я их не отзову — разве что сам Гитлер нагрянет!

Она шумно пыхтит. Он кивает. Конфликт ситуации ему понятен: чем дольше они задержатся здесь, тем больше времени будет у нацистов укрепить позиции и отбросить их, мобилизовав оставшиеся крохи сил. Тем больше времени у нацистского командования безвозвратно исчезнуть в лесах.

Но слякоть и дождь, и уже неминуемый снег, и напряжение близкого конца действует на всех: она пробирала его до костей, эта нервная усталость, что сковывала его маленький лагерь. Это была долгая, горькая, изнурительная война, и столько еще нужно сделать. Власть предержащие надеялись, что всё закончится к исходу году, но нацисты капитулировали не так охотно, как им мечталось. Все устали. Всем нужна передышка, чтобы собраться с силами и добить врага до середины следующего года.

Он наблюдает за ней: она сидит за своим импровизированным столом в своей обычной форме и сапогах, разбирая бумаги, роясь в своих вещах и просто создавая шум. Он невольно улыбается краешком губ. Ему так же, как всем остальным, не терпится избавить мир от нацистов и подарить мир разоренному войной миру, в котором они сейчас живут. Он видел беженцев — отчаянные лица женщин и детей, жаждущих тишины, покоя, еды и мира. Она шагала бок о бок с ним, когда они освобождали первый из многочисленных лагерей, когда они только начали постигать истинные масштабы человеческой способности разрушать. Но конец войны означает, что она уедет, вернется в Англию, как и он, и исчезнет из его жизни.

Похоже, война сделала его неописуемым эгоистом, и он ощущает щупальца стыда, вползающие в душу. Бригадный генерал, влюбившийся в кроху-петарду капитана. По правде говоря, стыдно ему за себя только совсем чуть-чуть. Она его единственный лучик света в этой войне, но и этот лучик омрачен тенью смерти, мраком жестокости и обмана.

— А вы бы согласились, сэр? — спрашивает она позднее, когда он уже собирается выйти из палатки.

— Решать не мне, — говорит он, понимая, что ответ его звучит пустой отговоркой, хотя это совсем не так. Она сбежала из дома, чтобы сражаться в рядах Сопротивления — с невероятным успехом, судя по тем байкам, что он слышал — прежде чем уступить уговорам родственников вступить в более формализованное и менее опасное подразделение. Она раз за разом доказывала свою компетентность, свою силу — следствие характера, личности и опыта, и он не позволит ей больше так опираться на его советы. Поначалу он принял ее под свое крыло, этот прекрасный маленький фейерверк, воспламеняющий всё на своем пути, но, осознав, на что она способна, кем она в действительности является без своей фамилии, он стал всё чаще отступать в сторону. Теперь она может летать и без его помощи, а он готов на это смотреть.

Наверное. Он вовсе не уверен, что его сердце способно это выдержать. Но он это сделает, потому что это она.

Она опускает глаза, отворачивается, теребит документы.

— Вы примете верное решение, — тихо произносит он, и она снова поднимает на него взгляд. — Как всегда.

Она коротко кивает, и он покидает палатку.

***

— От них нигде нет покоя! — стонет она, плюхаясь за стол рядом с ним. Он, вздернув брови, глядит в проем двери на ярко освещенную столовую рядового состава, значительно более людную и шумную, чем обычно.

— Они наши союзники, — напоминает он ей.

— Мы в них не нуждаемся, сэр, — бросает она, и он окидывает ее пристальным взглядом. Это заведомая неправда, и ей это прекрасно известно.

— Кто это был? — спрашивает он, отхлебывая пиво из своего бокала и сознательно не смотря на нее. Ее взгляд прожигает дыру в его виске, и он слегка поворачивает голову.

Она в ярости, думает он. Она вполне может его ударить. Однако она просто опускает взгляд и крепко стискивает собственный стакан.

— Некто по имени Александр.

Он не спрашивает подробностей. О том, как всё закончилось, он может легко прочесть по пылающему в ее глазах огню.

— Полагаю, Александр уже кастрат, — говорит он. Она так резко поворачивает к нему голову, что он всерьез опасается, не повредила ли она шею. Но она отводит глаза, фыркает, прикрыв рот ладошкой, и содрогается всем телом от безмолвного смеха, и он посмеивается вместе с ней.

***

— Ну нет, — решительно чеканит она. — Нет, — повторяет она раскрасневшемуся, скалящему зубы молодому американцу, стоящему на лестнице у двери, в которую они только что вошли, направляясь из офицерской столовой в столовую рядового состава. — Нет.

Он стоит в трех шагах позади нее, скрестив руки на груди. Ему всегда нравилось наблюдать. Кроме того, этого ей нужно не покалечить, а он уже видит знакомые признаки надвигающейся бури.

— Так Рождество ведь, — отвечает солдат, словно сошедший с плаката, призывающего записаться в армию Соединенных Штатов, и она слегка склоняет голову набок. — Мэм, — поспешно добавляет парень, быстрым взглядом окинув ее плечи, спустившись на несколько ступенек с лестницы и вытянувшись перед ней.

— Да хоть второе пришествие Христа, мне плевать, боец.

— Так просто чуток позабавиться, мэм, — отвечает он и, медленно соображая, что именно ляпнул, меняется в лице. Губы Мельбурна, наблюдающего за ним, дергаются в мимолетной усмешке. Она делает шаг вперед, слегка опустив голову, и у парня от щек отливает вся краска.

— Опаньки, — тихо выдыхает голос у Мельбурна за спиной, и он едва сдерживает смешок. Уж кто-кто, а бедняге Альфреду капитанский норов хорошо знаком. Эта мысль заставляет его обернуться: о, да у нас зрители. Происходящее не осталось незамеченным, и вокруг собралась почти вся столовая.