Где-то вдалеке раздалось пение дрозда, следом застрекотали сороки, чей многоголосый хор легко заглушили голоса лесорубов, которые, переговариваясь, вышли на смену. Эхо этих разговоров еще долго слышалось Алеку, замершему в своей засаде, едва ветер донес их первые отзвуки. Когда все наконец стихло, он покинул ветви сосны, ставшей ему невольным укрытием, и бесшумно спрыгнул на землю, легко перебросив немногочисленный улов — тройку зайцев, ловко связанных между собой, — через плечо.
Охота — не то занятие, за которым стоит быть застигнутым в любом из дистриктов, но близился день рождения Макса, а тот очень любил рагу из зайцев, что отец готовил исключительно по праздникам. Изабель была занята в школе и не могла пойти, а значит Алеку, только-только закончившему собственную смену на лесопилке, пришлось в очередной раз взять роль добытчика на себя. Лук, с которым он, в отличие от большинства жителей Седьмого дистрикта, прекрасно управлялся, был отличным подспорьем — не прошло и часа, как Алек настрелял достаточно дичи, чтобы хватило на всю семью, но очередная смена лесорубов внесла в его планы свои коррективы, вынудив потратить драгоценное время.
Картонный тубус, в котором аккуратно спрятал лук, Алек закинул себе на спину, и легким бегом устремился в сторону дома, приветливо кивая на редкие пожелания благ от соседей.
Уже подбегая к дому, он в очередной раз порадовался удаленности деревни Победителей от основного поселения, хоть и понимал, что подобная отстраненность — скорее очередной способ выделить его семью из толпы, чем жест великодушия и поощрения со стороны Капитолия.
Отец Алека — Роберт — победил в тридцатых Голодных играх и на любые вопросы, связанные с этим, отвечал уклончиво или не отвечал вовсе, но порой Алек замечал грусть и какую-то не проходящую тоску в его глазах. Мать же — Мариз — напротив, любила говорить об играх и своем участии в них. С малых лет им и Изабель приходилось слушать истории о сражениях, выживании и славе. Из года в год в этих наставлениях слышалось одно: вы должны быть лучшими. Самыми сильными, самыми быстрыми, самыми ловкими. В детстве казалось, что нет ничего дороже, чем мамино восхищенное: «Ты — молодец», и скупая улыбка отца.
Все стало выглядеть совершенно иначе, когда Алеку исполнилось тринадцать, и его подруга Алина стала трибутом. Поначалу он даже не понял, почему взрослые вокруг такие печальные. Почему отец, ставший ментором у напарника Алины, стал еще более хмурым, чем обычно, а мать, знавшая Алину буквально с пелёнок, плакала, закрывшись у себя в комнате. Первые дни после Жатвы Алек даже завидовал более везучей, как он думал, подруге. Ее жизнь казалась похожей на сказку: великолепная сияющая в своей мощи столица, разноцветные яркие капитолийцы, прекрасное платье и безграничное обожание всех и каждого. Во время интервью Алек даже не сразу узнал Алину, невероятным образом преобразившуюся благодаря умелому макияжу и темно-зеленому платью. Но очарование и волшебство растворилось как дым, стоило выстрелить пушке, определявшей начало новых Голодных игр.
В этом не было силы. Не было красоты. Не было славы. Только кровь, грязь и смерть.
Алина была просто умницей. Она сражалась. Пережила бойню у Рога Изобилия, смогла добыть топор и даже победить в паре схваток один на один. На пятый день игр у нее появился союзник — трибут из Третьего дистрикта. Внешне парень выглядел так, будто его вот-вот снесет ветром, но что-то внутри Алека тревожно сжалось, несмотря на показушную радость всех вокруг, считавших, что союзник — даже такой — это только плюс.
Спустя сутки этот хиляк вытолкнул Алину прямо в лапы переродков, и Алек не мог перестать думать о том, что оказался прав.
Острые клыки мутантов разорвали девушку на части быстрее, чем можно было бы представить, но как бы Алек не хотел отвернуться и не смотреть, он просто не мог оставить подругу с этим один на один. Это было бы предательством. Так что он буквально заставил себя смотреть. Когда твари закончили свое пиршество, организаторы игр позаботились о том, чтобы то, что осталось от Алины, было снято с лучшего ракурса.
Эти животные выгрызли ей лицо, оставив на его месте кровавую кашу, сжевали половину органов, оторвали руку — единственное, что помогло бы опознать Алину, случись эта кровавая расправа в стороне от камер. На этой руке она носила плетеный браслет с резными деревянными вставками, украшенный одиноким красным камнем, — талисман на удачу, который должен был стать подарком Алека Алине на четырнадцатилетие.
Когда родители вернулись домой после коронации нового Победителя — им предсказуемо стал профи из Первого дистрикта, и мама вдруг опять начала говорить о значимости игр, Алек вел ей заткнуться. Мариз, шокированная резкостью использованных слов, изумленно смотрела на сына, прежде внимательно слушавшего и старательно выполнявшего все ее требования, Изабель едва не пищала от восторга — наконец-то покладистый старший брат преступил черту приличий, а отец впервые за все их детство проявил участие, попросив Алека поговорить с ним на улице.
Тот разговор Алек порой вспоминал до сих пор. Рассказ отца об играх, их сути, настолько отличался от того, что годами скармливала им мать, что Алек невольно задумался, а зачем он это ей позволил. Почему бы не говорить правду? Зачем все эта преувеличенная ложь? Ответ отца он помнил так же хорошо:
— Потому что так проще.
Проще жить. Проще любить. Проще растить детей, не думая, что однажды кто-то из них ступит на кровавое поле Арены. Проще готовить чужих детей к смерти. Проще улыбаться соседям. Просто так проще.
С тех пор каждая Жатва превратилась для Алека из праздника в худший кошмар. Каждый раз стоило руке сопровождающего — каждый раз нового — опуститься в стеклянный сосуд, Алек тревожно сжимал кулаки и то и дело бросал взгляды на Изабель, точно так же смотревшую на него с мест для девочек. Каждый раз в мгновение, когда размалеванный капитолиец с улыбкой зачитывал имя нового трибута, и им оказывалась не Изабель, не он сам, Алек корил себя за облегчение, в ту же секунду заполнявшее все его существо. Еще один год. Еще один отбор. Он корил себя за жесткую радость, что участь трибута его миновала. Ненавидел себя за то, что теперь обречен умирать кто-то другой.
Изабель его понимала и никогда не просила смотреть трансляции соревнований вместе с ней. Алек просто считал дни, пока сестренка не сжимала его плечо, безмолвно сообщая, что сегодня еще один ребенок из их дистрикта умер на Арене.
Так проходил год за годом.
Каждый раз, отмечая очередной день рождения, Алек отсчитывал дни, что ему осталось провести в этой игре в поддавки со смертью. Два месяца назад ему наконец-то исполнилось восемнадцать, а значит, это его последние иры. Последний раз для него. И первый для Макса, которому сегодня исполняется двенадцать. А значит, Алеку предстоит еще семь невероятно тревожных лет.
— Алек, Алек! — за своими размышлениями он и сам не заметил, как добрался до отчего дома, а младший брат выбежал ему навстречу. — Тебя не было слишком долго! Смена давно закончилась, Изабель волновалась!
— Что со мной может случиться в лесу? — заставил себя улыбнуться Алек, небрежным движением растрепывая и без того торчащие в разные стороны волосы брата.
— Это зайцы? — уже переключился на другой объект Макс, разглядев драгоценную ношу на плече Алека. — Ты принес зайцев? Папа сделает рагу, да?
— Конечно, сделаю, — вдруг раздался голос отца. — Если твой брат поторопится и освежует этих зайцев.
— Я ему помогу, — высунулась из-за его спины Изабель.
— Хорошо, — кивнул тот, вновь скрываясь в доме.
Вечером, когда от заячьего рагу осталась лишь грязная посуда, Изабель взялась помогать матери с уборкой, отец, вяло попрощавшись, скрылся в своем кабинете, а Алеку досталась почетная обязанность укладывать именинника спать.
— Спасибо за амулет, Алек, — Макс крутил в руках безделушку из дуба, что Алек старательно вырезал последние две недели. Изящная статуэтка в виде охотника, изготовившегося к стрельбе, стоила ему неоднократно изрезанных пальцев и нескольких бессонных ночей, но восхищение брата при взгляде на фигурку окупало их без всякого сомнения.
