Введение. О чем не пишут в книгах

Мы с администратором сидим ночью в новой, только что открывшейся школе на Маяковке, за окном – молнии. Кажется, весь мир отговаривал меня здесь открываться.

– Знаете, меня убивают эти истории успеха из интернета и книг. Эти прилизанные кейсы. Я не верю им. Они не дают нам воспринимать успех адекватно. Почитать их, так успех ничего не стоит. Такие истории вызывают лишь жгучую зависть и чувство неполноценности. Заставляют искать изъяны в преуспевающих и мучиться от того, что ты не такой. Я не хочу делать вид, я хочу рассказать о себе по-честному, понимаете?

– Понимаю. Мой сосед, бизнесмен, вчера выбросился из окна. К счастью, остался жив…

– Просто ему не с кем было поделиться. А в интернете – только истории успеха. Я бы пришла к нему, лежащему на полу, легла рядом и сказала, что все мы оказываемся в такой точке: «It's o’ kay. Давай полежим и поплачем, только держись и не прыгай, ты нам здесь нужен». Почему об этом не пишут?

Если ты стал бизнесменом, желание отползти в уголок и там помереть будет появляться часто. Но безвыходное положение требует крайних мер. И осознание того, что ты не один, дает силы. Одиночество – не больше, чем просто иллюзия. Что Вы скажете?

– Скажу – жалко, что нас рядом с ним не было.

В декабре 2015, два года назад, я подписала договор на аренду своего первого помещения, и трясущимися руками взяла ключ. У меня было двенадцать квадратных метров школы и мешки с цементом на полу. Помещение находилось на третьем этаже, куда вела деревянная лестница под 90 градусов. Я приводила учеников в кафе «Фкус» напротив школы и предлагала записываться на уроки, а занятия обещала с января. Мне никто не верил.

Когда люди открывают бизнес, они вкладывают деньги. Для этого их копят, берут в кредит, привлекают инвесторов и партнеров. Еще в России обязательны знакомые и связи. У меня не было ничего, только безысходность – незачем жить! и энтузиазм – хочу найти смысл! В свои 23 года я поняла, что нам плохо ровно настолько, насколько мы не реализуем собственный потенциал. И я рискнула всем, что у меня было. Я решила открыть бизнес.

А потом уже появилась любовь. Появилось первое восхищение после десятка разочарований. И начались отношения с бизнесом, когда с каждым днем все больше влюбляешься в то, что получается, и, несмотря на все трудности пути, понимаешь, что бросить нельзя. Это – твое.

Я верю в то, что бизнес делает человека практически в той же степени, в какой человек делает бизнес. Два года назад я была другим человеком, и сейчас мне кажется, что все мои гены и мысли, и все, что есть во мне, перестроились и никогда не станут прежними.

Начать не так сложно, как кажется, а потом все люди делятся на две группы: неудачники и победители. Все очень просто: неудачники бросают, победители доводят начатое дело до конца. Но быть победителем очень сложно, потому что все вокруг сдаются. И когда ты видишь, что люди уходят, у тебя самого опускаются руки. Но постоянно оставлять начатое на полпути, перескакивая к другому – значит разрушать самого себя. Always be closing¹, как в моем любимом фильме Glengarry Glen Ross, почему-то названном в нашем прокате «Американцы». Я напоминаю себе об этом, когда хочу уйти с тренировки. Когда хочу уехать домой с работы пораньше. Когда в слезах выбегаю из офиса на улицу. Когда у меня нет сил подняться с утра, чтобы делать что-то. Always Be Closing.

Москва, декабрь 2016

Урок 1. Точка старта

Я верю в то, что мы рождаемся с огнем внутри. Он – наше призвание и путь. Нам дается достаточно времени и сил, чтобы сделать все задуманное, надо только решиться.

Учиться я начала в три года. И тогда же открыла свою первую школу – на балконе. Когда сестру не взяли в университет, я предложила ей учиться у меня. Ума не приложу, зачем ей было так расстраиваться, ведь ходить ко мне было гораздо удобнее. Тогда я поняла, что хочу заниматься школой всегда.

В детском саду я «продержалась» один день: там, к моему ужасу, заставляли спать. И тогда меня отдали учить английский в клуб, где все дети были старше меня. Взрослых туда не пускали. Моей маме пришлось договориться, что она будет сидеть за колонной во время занятий.

Помню, как мы в клубе праздновали хэллоуин. Правда, никто – ни дети клуба, ни родители – не имели ни малейшего представления о том, что нужно делать. Поэтому мы просто пришли с мешками конфет, говорили друг другу trick or treat!² и старались во что бы то ни стало угостить как можно большее число людей и собрать максимальное количество конфет. У меня были конфеты «Неваляшка», или «Ванька-Встанька». Точно не помню. Зато помню, что говорили мы по-английски, и было весело. И потом, научившись писать, я еще долго выводила каракулями во всех школьных тетрадках своих братьев и на всех попадавшихся мне листиках свои детские воспоминания о том вечере. В каком-то смысле, я делаю это до сих пор.

Наша учительница – звали ее всегда только мадам Люси – и ее уроки с песенками и танцами запомнились мне на всю жизнь. Мне захотелось начать говорить на ее языке. Русский был скучный, на нем говорили все взрослые вокруг, а английский казался сказочным. Я не понимала зачем – я просто училась, играя. Мне не было ни легко, ни сложно – мне было интересно.

Мама возила меня на санках по подтаявшему снегу, я отказывалась вставать, когда начинался асфальт, и строго требовала «киндер-сюрприз» за каждый поход в клуб. Дома нужно было рисовать картинки и приклеивать тексты песенок в альбом – все это делала моя сестра. Этот альбом я храню до сих пор.

Помню, как весной ехала на занятия в клуб уже сама – на трехколесном велике. Помню, как кто-то устроил представление на Рождество. И я, как самая младшая, получила единственное задание: нарядиться оленем. У меня был маленький игрушечный олень. Его водрузили мне на голову и закрепили заколками. Затем я надела длинное зеленое бархатное платье. Так я стала оленем. У меня до сих пор нет ни одного предположения, как правильно одеться оленем. Зато я до сих пор помню те английские песни, которые мы тогда пели.

Но дальше с учебой мне уже так никогда не везло.

*******

Мне было семь лет, и я сидела в большом кабинете, а преподавательница пододвигала ко мне разноцветных бабочек с большими крыльями. И я смотрела, как играют на них краски.

Я читала, отвечала на все вопросы, с удовольствием рассказывала о себе и о том, что люблю петь и у меня есть школа.

– Скажи, пожалуйста, сколько у тебя бабочек?

– Три.

Меня мало интересовали бабочки, я хотела рассказать этой женщине о своей школе.

– Ну-ка, посчитай повнимательнее.

– Три, – повторяю я.

– Мы не можем взять ее в «А» класс, она слишком слабенькая, ничего не выйдет, – эти слова были обращены моей маме, а услышала их я.

Неужели тот факт, что мне было неинтересно считать этих дурацких бабочек, действительно определял, стоит ли зачислять меня в самый сильный класс? А неумение их сосчитать делало самой слабой?

Я помню выражение лица людей из приемной комиссии, и помню, как внутрь меня закралось сомнение: а что, если со мной что-то не так? Почему все дети могли посчитать бабочек правильно, а я не могла сосредоточиться на их цвете и размере и делала одну ошибку за другой? Не знаю. Мне было грустно, мы шли с мамой домой, и я горько плакала.

Мы сидели 1 сентября 1997 года в большом классе. Наше первое задание – написать цифру 1 столько раз, сколько нужно, чтобы понять, что это 1 и ничто другое. Я с энтузиазмом взялась за дело. В семь лет я хорошо писала и быстро читала, поэтому написать единицу для меня было делом одной секунды. Я усердно ходила в школу, читала быстрее всех в классе, внимательно слушала преподавателя. Потом мне стало ясно: все решало мнение большинства, мое мнение никогда не совпадало с тем, что думали одноклассники. Даже на 8 марта я рисовала на открытке не маму, а папу. И я быстро стала изгоем.